Щепок я в этот вечер не принес, но с торжеством показал моему брату пять эре и рассказал, как меня выручил роман.
— Ты дурак! — сказал он только. — Надо было набить мешок щепками.
Я был огорчен своим промахом и страдал от гнетущего чувства, что из меня никогда не выйдет толку.
Позади домов блока «А» находились прачечные, за которыми был забор, отделявший наш квартал от квартала Олуфсвей. В начале лета женщины, торговавшие редиской, мыли здесь свой товар в огромных лоханях, а мы, дети, помогали им, связывая свежую красную редиску в пучки, по два эре каждый. Нам велели делась пучки из восемнадцати редисок вместо полагавшихся двадцати. Здесь, около прачечных, между женщинами часто происходили драки, а большие мальчики о чем-то шушукались. Мать говорила тогда:
— Ну, теперь снова жди полицию.
Собственно, мы, мальчики, бывали в прачечных только в дождливую погоду; обычно же, если там никто не стирал, ими завладевали девчонки. Но часто, когда мои силы истощались, я укрывался в прачечной. Я мог работать, но был недостаточно закален, чтобы в течение долгого времени выдерживать грубое, беззастенчивое обращение со стороны других мальчиков. Я стал нервным и раздражительным оттого, что приходилось постоянно быть начеку. Девочки же относились ко мне хорошо и даже заботились обо мне. Они гордились тем, что среди них есть мальчик, хотя и называли его «неженкой», и часто давали мне сласти, которые припрятывали, урезывая собственную порцию. К сожалению, они любили хвастаться дружбой со мной, что меня вовсе не радовало: тогда большие мальчики смеялись и делали намеки, которых я не понимал. Я усвоил только одно — уважающий себя мальчик не должен водиться с девчонками.
Мое положение нисколько не изменилось от того, что теперь я стал школьником и принадлежал к числу старших мальчиков. Я, так сказать, перешел в более высокий разряд, и это налагало обязанности, которые часто бывало трудно выполнить. Во всех случаях жизни требовалась твердость. Если, например, прохожий просил показать дорогу, то полагалось вместо правильного ответа запутать его. Если маляр ставил на тротуар ведро с краской, мы считали своей священной обязанностью мимоходом задеть ведро ногой, а детскую коляску, оставшуюся без присмотра, столкнуть на мостовую, чтобы она опрокинулась и ребенок вывалился. Такой малыш, «неженка», как я, с трудом мог всему этому обучиться. Мне так и не удалось привыкнуть к жестоким проказам, которые с такой легкостью проделывали бойкие мальчики, не отступавшие ни перед чем.
Не так легко было сделаться «бойким мальчиком», да я, собственно, и не стремился стать им. По временам во мне вспыхивало желание пойти к сверстникам и показать, что я тоже на что-то гожусь, но желание это скоро исчезало. Обогащать свою жизнь подобными переживаниями у меня не было охоты, — мне и без того жилось не легко. Постоянно и повсюду, как будто вырастая прямо из-под земли, предо мной представали непонятные явления. Я то и дело открывал что-нибудь новое, оно появлялось без конца. Ужасы подстерегали меня со всех сторон, принимая самые загадочные и нелепые образы. Мне не помогло и то, что я пытался закалять себя. Я перестал бояться порки и воображал, что теперь мне все нипочем. Но вдруг я начал пугаться темноты, и это было гораздо хуже, чем страх перед розгами. Повсюду во мраке меня подстерегало зло. И день по-прежнему был полон тайн и загадок. Я остался все таким же боязливым, всего чуждавшимся маленьким существом, как четыре года назад, когда начал борьбу на свой собственный страх и риск.
Спокойнее всего я чувствовал себя с младшими сестрами, за которыми мне было поручено следить. Долг и ответственность вырабатывают в человеке своеобразную стойкость против злых сил. Приятно мне было также общество девочек. От них исходила какая-то нежность, и у меня становилось хорошо на душе. Сквозь их тонкие платьица я ощущал тепло, и руки у них никогда не коченели. Я вечно мерз и поэтому тянулся к теплу. Все мальчишки казались мне холодными и грубыми, особенно чужие, и я всячески старался держаться подальше от ребят из других кварталов, — что считалось чуть ли не самым большим преступлением.
За эти годы здоровье мое едва ли изменилось к лучшему. Даже когда я чувствовал себя хорошо, я производил впечатление болезненного мальчика. По временам моя фантазия безудержно разыгрывалась, и я воображал себя великаном. После этого наступал резкий упадок сил.
Когда же я начал учиться, я стал совсем тихоней — школа окончательно смирила меня.
По воскресеньям ребята нашего и соседнего квартала Олуфсвей встречались с мальчишками из «ревенного» квартала. Все были вооружены палками и длинными жердями и устраивали целые сражения посреди Северного поля. Жестокие битвы обычно происходили в заброшенных военных окопах. По возрасту я принадлежал к разряду «военнообязанных», но воевать не мог. Собственно говоря, страха у меня не было, физической боли я уже не боялся, — но когда борьба принимала серьезный оборот, мною овладевал ужас и по телу пробегали судороги, которые пугали моих соратников и заставляли их, бросив палки, удирать с поля битвы.
Я развивался медленнее, чем другие дети, и в ту пору был еще слишком слаб, чтобы принимать участие в драке. Но и по сей день, заношу ли я сам руку для удара, или чужая рука поднимается на меня, я начинаю испытывать такой ужас, что просто теряю способность действовать. Мне гораздо легче, если уж на то пошло, безропотно выдержать удар, чем дать сдачи; но если я, защищаясь, ставил порой кому-нибудь фонарь под глазом, то взгляд побитого человека преследовал меня повсюду, даже во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54