Он работал на одном из крупных винокуренных заводов, заведуя там скотным двором. При заводах держали большое количество коров, которых кормили отходами после винокурения. Служащие скотного двора наравне с рабочими получали четвертую часть своей недельной заработной платы вином, о сбыте которого должны были заботиться сами.
Этот преступный метод оплаты труда применялся в какой-то мере и в других отраслях промышленности. Тем самым подталкивали воз, и без того сильно накренившийся. Нет ничего удивительного, что рабочие постепенно спивались.
Кто-то, кажется Эллен Кей, назвал девятнадцатое столетие «веком ребенка». Это один из тех случаев красивой лжи, которой был так богат либерализм в годы своего расцвета. В действительности никогда детям не было причинено столько зла, как в век промышленного капитализма, который под конец был вынужден издавать законы, ограничивающие детский труд, чтобы окончательно не погубить род человеческий.
Мне было восемь лет, когда наша семья переехала на Борнхольм; феодальные отношения, существовавшие там, позволяли использовать детский труд, но особенно этим не злоупотребляли, и хищнической эксплуатации ребенка не допускалось. Ребенок должен был что-то делать, но требования к нему были невелики, как, впрочем, и ко взрослым. Эксплуатация труда еще не превратилась там в потогонную систему. Ребенок по мере своих сил, главным образом дома, помогал родителям и старикам.
Только промышленный капитализм сделал из ребенка объект жестокой эксплуатации. Детский труд используется наравне со взрослым, капиталист ставит ребенка к машине и, если может заработать на этом хотя бы один грош, заменяет им взрослого рабочего. Капитализм пользуется хрупкими силами ребенка, нанося удар его же собственным родителям, ибо часто женщина, как более дешевая рабочая сила, вытесняет мужа и в свою очередь сама лишается заработка, когда ее заменяет ребенок.
Во времена моего детства все дети бедняков трудились наравне со своими матерями, если могли получить какую-нибудь работу. Мужчинам жилось гораздо легче, поскольку они проводили часть рабочего времени в трактире. Предприниматель от этого не очень страдал, — он всегда с лихвой мог наверстать потерянное. Поэтому он охотно разрешал им выпивать в рабочие часы и часто сам торговал водкой и пивом, строил трактиры возле своего предприятия. Там все отпускали в кредит, а раз в неделю, по субботам, долг вычитался из жалованья.
Часто расчет производился в самой лавке, чтобы можно было установить, все ли рабочие попались на приманку? Предприниматель одной рукой платил, а другой загребал деньги обратно.
Дети в этот «век ребенка», как правило, с самых ранних лет даже не знали, что значит иметь настоящего отца. Он — «дядя», как называла отца моя младшая сестричка, — уходил из дому около четырех утра; просыпаясь, мы его уже не видели. А когда отец возвращался вечером, мать всегда старалась, чтобы мы держались в сторонке: никогда нельзя было знать, в каком состоянии он вернется.. По воскресеньям отец обычно спал до полудня, потом одевался и шел к друзьям. Лишь изредка, когда к нам приходили гости, он оставался дома. При таком положении вряд ли могли создаться близкие отношения, он оставался для нас чужим «дядей».
Тем сильнее любили мы мать, хотя и она не в силах была дать нам, детям, почувствовать, что мы живем в «век ребенка». Для нас было величайшим счастьем находиться возле нее, когда она работала, — например, вместе с ней разносить газеты. Нам приходилось ей много помогать, времени для игр не оставалось. Питались мы скудно, одевались плохо. И самого важного в детстве — радости — почти не было. Капитализм превратил существование ребенка в ад.
Не становилось легче и оттого, что мы собственными глазами наблюдали иную, лучшую жизнь. В те времена появился новый тип людей — нечто вроде сектантов. Они жили совсем иначе, чем остальные, — ходили на собрания, где пели хором или вели беседы, а по воскресеньям, вместо того чтобы сидеть в трактире, отправлялись с женами и детьми в лес на прогулку. Они походили на членов религиозной секты, но, помимо этого, в них было что-то иное, дерзкое: они восставали против властей, устраивали шествия с красным флагом и сами хотели устанавливать плату за свой труд. Мать и другие женщины часто говорили о них как о сумасшедших, которые хотят перевернуть все вверх дном. Эти люди даже приносили домой недельный заработок, вместо того чтобы пропивать его, и не допускали, чтобы их жены и дети работали!
В нашем квартале жили такие люди, и я втайне завидовал их детям. Мы называли их «социалистовым отродьем», но это бранное прозвище было вызвано скорее завистью: на самом деле мы не прочь были бы оказаться на их месте. Одевались они лучше нас и держали себя с большой важностью, — казалось, независимость родителей передавалась и детям. Но больше всего я страдал, когда видел, какие товарищеские отношения существуют у такого ребенка с его отцом. Летом эти странные рабочие возвращались домой еще засветло» Мать заранее умывала детей, и они, держась за руки, бежали навстречу отцу и возвращались домой, сидя верхом на его плечах. При виде этого зрелища я готов был громко разреветься и не один раз подстерегал собственного отца, чтобы пережить нечто подобное. Увы! — мне не пришлось испытать такой радости.
Но вот однажды, в субботу, свершилось настоящее чудо.
Отец вернулся из Ютландии и начал работать в каменоломне, возле Известковой гавани. Атмосфера в доме снова сгустилась, и мы уже не чувствовали себя свободно. Приходилось все время быть настороже и взвешивать каждое слово, чтобы не проболтаться о том, как хорошо нам жилось все это время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54