Товарищи начали острить, а отец смеялся и ничего не говорил.
Вдруг он повернулся ко мне.
— Убирайся-ка отсюда, живо! — угрожающе сказал он, сунув письмо в карман.
Не успел я войти, в комнату, как мать с отчаянием набросилась на меня:
— Как? Отец не пришел? Разве ты его не видел? Я рассказал, что произошло. Мать горько усмехнулась.
— Ох, боже мой! При других он разыгрывает из себя барина, а свою семью заставляет голодать.
Но когда мать узнала, что отец прочитал письмо вслух, она рассердилась и начала ругаться каким-то хриплым голосом.
— Значит, это правда, мы поедем в Америку? — спросил Георг и захлопал в ладоши.
— Нет, тетя Мария отлично знает, кого приглашать к себе, а кого нет, — мрачно ответила мать.
В этот субботний вечер она не уложила нас спать, но совсем не потому, что рассчитывала послать нас в город за покупками, если отец вернется с деньгами. Она была напугана и расстроена. Ее страх и беспокойство передались и нам с братом; мы тихо сидели по углам. Когда на лестнице слышались шаги, мать вздрагивала. Она забыла уложить меня в постель, сам же я не догадался лечь, хотя весь дрожал от озноба.
Отец пришел поздно. Мы издали узнали его шаги и по походке догадались, в каком он состоянии.
— Ох, господи!—простонала мать.
С минуту отец постоял на площадке, шатаясь и отыскивая ручку двери, потом наконец вошел. Он уставился на нас оловянными глазами. В руках у него был клочок газеты. Размахивая им и многозначительно кивая головой, он направился к матери. Она со страхом и недоумением смотрела на бумагу.
— Господи! В чем я опять провинилась?—запричитала она и перебежала за стол, поближе ко мне и Георгу.
Отец злорадно оскалил зубы:
— А! Теперь, когда Ханс Йорген пришел за ответом, ты отвиливаешь! Подойди-ка к лампе!
Он подтащил ее к комоду, где стояла лампа.
— Прочти вот это вслух ребятам! — велел он и пригнул голову матери к газете.
У Георга был такой вид, будто он хотел броситься на отца, а я завизжал от страха.
— Что такое? Что я должна прочитать? — бормотала мать, ее лицо посинело от железной хватки отца.
— Так ты разыгрываешь дурочку, лицемеришь, а? «Ханс...» Ну! «Ханс йорген...» Ну-ка!
— «Ханс Йорген сел в лужу», — прочитала мать по-складам.
— Ага, вот видишь! — Отец отпустил мать.—Так ты можешь, оказывается, пробрать человека в газете? Это ты можешь?!
— Ах ты пьяная свинья! — Мать вдруг поняла все и выпрямилась. — Что за глупая причина, чтобы так грубо обращаться со мной! Это твои собутыльники подсунули тебе листок! Ни одному разумному человеку не может прийти в голову, что я написала про тебя в газету. Но тебе они внушат все что угодно, — тебе, такому умному Хансу Йоргену Андерсену!
Мать издевалась над ним. Отца передернуло. «Сейчас он набросится на нее», — подумал я. Но произошло нечто неожиданное. Он наклонил голову, хотел что-то сказать и вдруг смущенно засмеялся.
— Так, значит, ты не пишешь в газетах, мать? Ну, понятно, нет! Но ты завернула в нее завтрак, чтобы товарищи издевались надо мной.
Отец что-то бессвязно пробормотал и вдруг заплакал. Это был первый и, кажется, единственный раз, когда я видел его в таком состоянии.
— Ох, уж эти твои товарищи! — сказала мать. — Горькие пьяницы! Только и знают что распускать слюни над стаканом водки. — Голос ее был резок и полон презрения. Я никогда не слышал, чтобы она так разговаривала с отцом. — Лучше побереги свои пьяные слезы и плачь в трезвом виде, — тогда по крайней мере будет над чем поплакать. — Внезапно мать рванула клочок газеты. — Ведь тут говорится совсем о другом человеке. Ханс Йорген — это же известный политический деятель! У тебя, наверное, мания величия. Эх, ты! — Мать так хохотала, что дрожал абажур. — «Ханс йорген сел в лужу...» Ха-ха-ха! Ты—и вдруг в лужу! Уж ты бы, наверное, шлепнулся туда задом, да так и остался бы на месте!
Как ни пьян был отец, ему стало стыдно, — он тихонько прокрался в другую комнату и лег в постечь, И мне с братом стало стыдно за него: как он мог подумать, что о нем написали в газете?
В эту ночь мать спала на моем диване. Так она делала всегда, когда отец возвращался домой навеселе. Я лежал у нее в ногах и, хотя было очень тесно, радовался, что она рядом. Засыпая, я слышал, как мать несколько раз начинала громко смеяться.
«Плохие времена!» — постоянно твердили взрослые. В конце концов создавалось впечатление, что времена и не могут быть иными. Но вдруг все стали говорить: «Наступили хорошие времена!»
Когда мать хотела купить что-нибудь, она заявляла: «Теперь для этого самое время!» Или же: «Надо пользоваться хорошими временами, а то снова вернутся плохие».
Все вокруг словно приобрело другую окраску. Заметно это стало уже на пасху, когда появились первые конфирманты. Мы, мальчишки, обычно бегали за ними по пятам и кричали:
— Конфирмант, дай скиллинг!
Откуда это пошло — никто не знал. Вероятно, такой обычай сохранился еще со старых времен. Но потом случилось самое удивительное: конфирманты вдруг стали бросать нам монетки в два эре. «Тиролец» Фердинанд и его черноглазая дочь, слушать которых мы обычно бегали на Страндвей, теперь сами заходили к нам во двор, играли и пели. Изо всех окон им бросали деньги. Да, наступили «хорошие времена». Откуда они взялись — никто не знал и никто этим не интересовался Они пришли — это было самое главное!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54