Прошла неделя, и в субботу снова встал обычный роковой вопрос: принесет ли отец домой хоть часть недельного заработка, и какую часть? От этого зависело все наше существование в течение следующей недели, даже количество сала, намазываемого на хлеб.
В отличие от остальных шести дней недели, в субботу вечером мать не укладывала нас спать. В этот вечер мы были всегда наготове, чтобы сбегать в лавочку к мяснику, если вдруг...
В эту субботу мать, как обычно, вернулась рано. Только уселись мы в уголок в тоскливом ожидании и начали рассказывать друг другу что-то шепотом, как вдруг послышались знакомые шаги. Мать сидела, закрыв лицо руками. Вошел отец. А мы-то думали, он застрянет в трактире!
Отец вошел в комнату совсем не такой, как обычно, с веселым выражением на лице; неторопливо повесил у печки свою шапку и сумку, потом подсел к столу и выложил пригоршню денег. Десять крон — весь недельный заработок!
— Вот, мать! — сказал он застенчиво, не глядя в нашу сторону. — И приготовь хорошую закуску. Завтра мы поедем в лес. Мать чуть не вскрикнула, но вовремя сдержала себя: слишком бурное проявление радости легко могло вызвать неудовольствие отца. Она прижала руки к животу и сказала:
— Ах, у меня что-то опять появились боли.
Отец недоверчиво посмотрел на нее и распорядился:
— Ну, посылай скорее мальчиков!
Итак, это не сон. Покупки сделаны, и на следующий день мы действительно все вместе отправились в лес! Где мы были, я теперь не помню. Помню только, что я шел, держась за руку отца, и был на верху блаженства. Железный кулак, который умел так больно бить, нежно сжимал мою руку, и я каждую минуту подымал голову и говорил: «Папа!» Не помню, что мы видели во время этой прогулки, — наверное, я даже не обращал особого внимания на окружающее. Я был поглощен одной мыслью: позволит ли мне отец, как это делают другие «настоящие» отцы, покататься у него на плечах? Просить его об этом я не смел, но мне помогли тесные ботинки: пройдя еще немного, я от боли не мог больше сделать ни шагу. Мать что-то шепнула отцу, и я вдруг разом взлетел вверх и очутился у него на плечах, держась руками за его высокий потный лоб. Тут я получил награду за многие лишения! Это была одна из самых счастливых минут в моей жизни.
На большой поляне в лесу собралось много людей. Какой-то бородатый человек стоял на возвышении, размахивал руками и кричал: «Мы, рабочие...»
Он походил на апостола. Я засмотрелся на него, а когда наконец опомнился, оказалось, что родители куда-то исчезли. Земля подо мной словно разверзлась. Я уже привык, что радость всегда сменялась горем, и решил, что никогда больше не увижу ни отца, ни мать. Отчаяние охватило меня, и я побежал с тихим плачем,— громко закричать не хватало духу. Все казалось мне безнадежным и печальным. Особенно горевал я об отце, — может быть, первый раз в жизни я больше всего думал о нем. Ведь только что я обрел отца, у которого были ласковые руки и добрая улыбка, а теперь неожиданно потерял его! Посторонние люди подняли меня и
хотели поставить на трибуну, чтобы родные могли меня увидеть, — это происшествие грозило превратиться не только в печальную, а прямо-таки в неприятную историю.
Я был еще таким маленьким, что видел главным образом ноги взрослых, а не их лица. Неожиданно передо мной возникли светло-серые брюки отца, его начищенные до блеска ботинки, и я пронзительно закричал: «Папа, папа!» Все вокруг затыкали уши и смеялись.
После этой прогулки я все время ходил как хмельной, с жадностью скряги припоминал все подробности, а ночью прислушивался к тяжелому дыханию отца и фантазировал: вот я совершаю какой-нибудь великий подвиг, и отцу больше не надо надрываться на тяжелой работе, разбивать огромные камни. По утрам, перед его уходом на работу, я просыпался и, лежа на диване, следил за ним, пока он вставал. Каждое его движение было исполнено для меня важного смысла. Он часто сидел у стола со свечкой, растапливал смолу и смазывал глубокие кровавые трещины на руках, образовавшиеся от тяжелых инструментов и сырости. Я сидел, приподнявшись, на диване и глядел на отца, затаив дыхание. Отец целиком овладел моими мыслями.
Я мог ходить целыми днями, держа в руках какую-нибудь вещь, принадлежавшую отцу. По вечерам мне повязывали красивый бант, и я спешил ему навстречу по улице, ведущей в гавань, стараясь пробежать как можно дальше, чтобы прогулка обратно за руку с отцом заняла побольше времени. Мать даже начала ревновать.
— Ты от отца стал совсем без ума, мальчик! — говорила она, принаряжая меня.
Никогда еще я так не радовался жизни. Счастье переполняло меня, я не замечал окружающего. Умер дядя Матиас, и тетя Трине переехала вместе с детьми в Старый город. Но и это прошло мимо моего внимания. Только впоследствии удалось кое-что восстановить в памяти. В этот период для меня существовал только отец. Я завидовал .Георгу, которому приходилось часта помогать ему.
Раньше я с ужасом думал о том дне, когда отец заявит, что я уже достаточно взрослый, чтобы работать в каменоломне. Мать могла добиться от меня чего угодно, стоило ей лишь намекнуть, что она отправит меня к отцу. Но теперь из моей души исчез страх перед тяжелыми камнями и холодным ветром с Эресунна, я умолял отца взять меня с собой. Так как это не помогало, то однажды после полудня я прибежал туда сам. Отец высмеял меня, да еще в присутствии других рабочих:
— Ах ты неженка! Ведь ты даже камня с земли поднять не сможешь.
Он предложил мне попробовать, и, к сожалению, его предсказание оправдалось: я не мог сдвинуть камня с места. Мне стало очень стыдно.
— Камень примерз к земле еще с прошлой зимы,— сказал один из рабочих, как бы желая оправдать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54