Он садился на диван и устраивал «судный день». Начиналось обычно с того, что отец произносил речь об ответственности и долге и при этом вспоминал наши старые грехи, которые мы считали давно забытыми, поскольку уже понесли за них наказание, и всякое напоминание об этом считали вопиющей несправедливостью. Выискивал он и новые проступки, разглагольствуя до тех пор, пока не удавалось к чему-нибудь придраться. Тогда мы подвергались перекрестному допросу, ибо в каждом отце отчасти сидит следователь, нередко даже своего рода инквизитор. Наконец на сцену появлялись розги. Движения руки, которой отец отвешивал удары, вызывали в нас ненависть и возмущение. Бывали минуты, когда мы хотели, чтобы с отцом приключилось несчастье.
Отец раз навсегда вбил себе в голову, что и я и брат ужасно испорчены, и торжественно заявлял, что его «тяжкий отцовский долг» — вернуть нас на путь истинный, С выражением смертельной сгорби, — такое выражение считают необходимым даже трезвые отцы, — он брался за розги и выполнял свой «тяжкий отцовский долг»; все это вызывало во мне презрение, почти заглушавшее боль. После порки отец обыкновенно тотчас уходил спать. Однажды вечером Георг, которого отец только что высек, плюнул на горячую печку и сказал:
— Вот свинья!
Отец едва успел закрыть за собой дверь. Восклицание брата было, несомненно, рассчитано на то, что отец его услышит. Георг так возмутился, что ему было совершенно безразлично, какие кары могут постичь его, он хотел лишь уколоть отца. Слышал ли отец его возглас? Он задержался немного за притворенной дверью, потом плотно закрыл ее, а мать глубоко и облегченно вздохнула. Она ничего не сказала брату, и я был очень благодарен ей за то, что она не стала, исходя из ложного понимания своего долга, читать нам нравоучения.
Однажды и во мне, малыше, проснулся дух протеста.
— За что ты бьешь меня? — спросил я с ревом, когда отец несправедливо меня наказал.
Отец опустил руку, — он был поражен моей смелостью.
— За что я бью тебя? Ты спрашиваешь, за что я тебя секу?
Вопрос застал его врасплох. Но вот он придумал ответ и с озабоченным видом покачал головой:
— Меня пороли родители, когда я был мальчишкой, и я буду пороть вас. Детей нужно воспитывать — это всякому ясно!
Он покачивал головой и размахивал розгой.
Все же он чувствовал себя не совсем уверенно и никак не мог снова приняться за порку. Я понял это и решил добиться победы, хотя все еще лежал поперек стула.
— Я ведь ничего не сделал! — сказал я с тем глубоким возмущением, которое появляется у детей, когда с ними поступают несправедливо.
— «Ничего не сделал, ничего не сделал!» Хе! Ну так это будет за все те разы, когда ты провинился и не получил наказания. Порка никогда не помешает.
— Да, есть люди, которые думают, что лучше бить других, чем самим быть битыми, — вставила мать, которая возилась у окна с горшками герани. Голос ее дрожал.
Отец поднял меня и поставил на пол.
— Мать думает, что мне самому иногда не мешало бы всыпать хорошенько, — улыбаясь, сказал он. — Но что же делать, если нет человека, который мог бы высечь меня?
Я вздрогнул от удивления. Неужели отец сильнее всех?
Но упорство и горечь снова овладели мною. Я чувствовал потребность унизить отца, может быть даже пригрозить ему.
— А бог может, он гораздо сильнее тебя, — заявил я. Отец притих и задумался, выражение его лица сразу изменилось. Наконец он засмеялся и, кивнув головой, сказал:
— Вот это ты правильно сказал! Пожалуй, за это тебе стоит дать пять эре! — И он вынул шведский замшевый кошелек с молнией.
Теория эволюции, когда-то потрясавшая умы, теперь служит тормозом для развития. Согласно этой теории развитие должно представлять собой незаметный, крайне медленный процесс, состоящий из бесконечно большого числа малых шагов вперед. Эта теория была в значительной мере усвоена и рабочим движением., Но к миру ребенка она совершенно не применима. Каждой новой ступени развития ребенка предшествует продолжительное собирание сил, зарядка, а затем следует, так сказать, взрыв, скачок вперед. Все, у кого есть дети, знают эти периоды подготовки, кажущегося затишья, когда ребенок словно останавливается в своем развитии. Это продолжается до тех пор, пока ребенок неожиданно не начинает обнаруживать совершенно новые качества и перескакивает в своем развитии сразу на целые месяцы, а иногда и на полгода вперед. Я точно могу установить моменты, когда во мне все разом обновлялось. Всякое развитие, несомненно, происходит именно таким образом — не в виде плавного течения, но скачками, если оно когда-нибудь будет найдено — окажется динамической силой удивительного революционного свойства.
Вместе с умением ориентироваться в настоящем у меня теперь появилось и представление о будущем. Я уже могу не только разбираться в явлениях, но и по собственному желанию определять день своего знакомства с ними. Время теперь уже не разделяется на долгие, неопределенные периоды, связанные в воспоминании со светом и мраком, с представлением о том, что в комнате топится печка или на улице еще светло, когда мы ложимся спать. В году оказалось ужасно много дней, и каждый из них может быть наполнен хорошим или плохим содержанием. С понятием «завтра» я был уже давно знаком. Постепенно в нем стало заключаться все, что мне было обещано и чего мне очень хотелось, но что никогда не исполнялось. На следующий день снова говорилось «завтра», и так без конца. Обещанное «завтра» никогда не наступало. А теперь я знал, что дни идут в точной последовательности, так что обманывать меня уже больше не удавалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54