Теперь я настолько вырос, что могу сосредоточенно наблюдать жизнь, анализировать ее и составлять обо всем собственное мнение. Поэтому уже не только один
Георг величает меня «дураком» и «пустоголовым», другие люди тоже считают, что я задаю чересчур много глупых вопросов и все принимаю за чистую монету или удивляюсь тому, в чем нет ничего удивительного, зато совершенно равнодушен к подлинным чудесам, как будто заранее знал о них. Я слишком часто попадаю впросак, и люди пользуются этим, внушая мне самые невероятные глупости, а потом смеются над нелепостью того, что сами пытались мне навязать. Но почему нелепым или бессмысленным должно оказаться именно одно, а не другое? Все одинаково возможно в этом мире, полном неожиданностей и осложнений.
И все-таки, несмотря на свое простодушие, я недоверчив. Порой я не могу понять самых простых вещей, и тогда даже мать называет меня дурачком.
Жить — далеко не так просто. Деревьям, конечно, легко — они стоят себе и растут. И коровы довольны, если им удается найти на пастбище клочок зеленой травы. У них не бывает ни кашля, ни лихорадки, не говоря уж о золотушных болячках. Никто не зовет их и не заставляет работать, когда им хотелось бы поиграть. У них, наверное, не бывает ни обязанностей, ни угрызений совести. Теленок просто прячется за свою мать, когда ему угрожает опасность. Что за безжалостная, невидимая сила заставляет меня, хрупкого и несчастного, еще нетвердо стоящего на ногах малыша, добровольно брать на себя заботы, бросаться ради матери в огонь и воду, даже вступаться за нее перед отцом и вообще с ничтожными силенками кидаться в бой, несмотря на опасность быть раздавленным?
Приходится во всем разбираться и определять свое отношение к вещам; нельзя, чтобы внешний мир беспрепятственно оказывал на тебя воздействие. Замкнись в себе и решай, что для тебя приемлемо. Желая быть откровенным, нельзя говорить все, что думаешь и чувствуешь, нельзя называть вещи своими именами. Попробуй сказать отцу: «Почему ты никогда не скажешь спасибо за обед?» — сейчас же получишь подзатыльник. Даже матери не нравится, когда говорят прямо. Нужно выбирать окольные пути, иногда говорить совсем не то, что думаешь. Общаться с людьми — это все равно что стрелять в цель: требуется большой навык, чтобы попасть в самую середку мишени. Но в «Рейне» по крайней мере выскакивает обезьянка, кланяется и благодарит, и мы с братом каждое воскресенье часами стоим и ждем, пока из-за мишени покажется обезьяна и снимет цилиндр — в знак благодарности за то, что ей попали в самое сердце.
К счастью, из трудных положений в жизни всегда есть два выхода. Невозможно быть веселым все время, но можно приучить себя казаться веселым. Точно так же нет необходимости быть действительно набожным, достаточно лишь сложить руки для молитвы. И мне удавалось казаться веселым, когда сердце было полно страха, даже когда мне грозила порка. Мало того: я научился— правда, довольно поздно — выдавать себя за оптимиста. Людям необходим оптимизм, и они радуются когда видят его в других.
Можно ли удивляться тому, что все события детства запоминаются так ясно, как будто они произошли только вчера? Ребенку все кажется необыкновенно ярким, он воспринимает сердцем, разум его еще совершенно чист и нетронут, — поэтому всякое впечатление детства оставляет след, иногда неизгладимый.
Конечно, память сохраняет только наиболее существенное, или, вернее — именно то, что было существенным тогда. Теперь, когда вспоминаешь, многое кажется пустяками, а в детстве это представлялось значительным. Душа ребенка имеет собственные законы развития, совершенно иные, чем у взрослых.
Теперь я уже достаточно подрос и понимаю, что такое воспитание: это стремление взрослых из каких-либо соображений, — по привычке или ради удобства, — заставить ребенка сделать что-нибудь. Все поучения старших вызывают во мне только досаду, — я замыкаюсь в себе, становлюсь глухим к их речам, не обращаю на них никакого внимания. Труднее противиться таким непосредственным способам воспитания, как порка. Большинство родителей, особенно отцы, воображают, что они являются своего рода верховной властью, когда наказывают своих детей, то есть секут их. Тот, кто воспитывает, всегда прибегает к лицемерию. Об отцах в особенности с полным правом можно сказать, что по большей части их заботы о будущности ребенка, обо всем его поведении, когда он вырастет, есть лицемерие, попытка втереть очки окружающим, а иногда и «высшим силам», представить себя в более выгодном свете.
Отец особенно настойчиво говорил о «воспитании» главным образом в тех случаях, когда его собственные поступки бывали далеко не безупречны. Он часто повторял: «Если человек ничего не в состоянии дать своим детям, то по крайней мере он должен хорошо воспитать их. Во всяком случае, им не придется жаловаться на плохое воспитание».
Это звучало довольно двусмысленно. То состояние, в котором он обычно находился, когда в нем просыпался воспитатель, могло вызвать и смех и слезы.
Под «воспитанием» отец понимал порку, холодно рассчитанные удары розги, сопровождаемые уговорами и поучениями. Когда отец приходил в ярость, он бил вслепую — по голове, по чему попало. Это причиняло нам боль, но не вызывало злобы. Человек выходит из себя и тогда начинает драться, — это может случиться с каждым, и в таких случаях мы легко прощали отцу. Но один вид отца, когда он с холодной жестокостью порол нас, вызывал ненависть и жажду мести.
Когда отец бывал пьян, мать говорила, что он «одурел»,— именно тогда он начинал разыгрывать роль главы семейства и кормильца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54