К каждому темнокожему был приставлен священник, и они робко внимали его наставлениям. Когда один из монахов подошел к Амине, она отмахнулась от него. Тот бросил на нее злобный взгляд, плюнул ей под ноги и проклял.
К огромной радости святого суда, день предвещал быть ясным. Этот день должен был продемонстрировать величие церкви, ко-торая-де следует учению Спасителя — учению о любви к ближнему, кротости и милосердии. О! Эта химера, которую лелеяли не только инквизиторы, но и тысячи и тысячи людей, прибывшие из разных местностей, чтобы присутствовать на этой страшной церемонии под названием аутодафе.
Улицы, по которым должна была пройти процессия, заполнили простолюдины, на балконах толпились празднично одетые дамы и кавалеры, глазеющие по сторонам в ожидании появления несчастных.
Но вот на всех церквах зазвонили колокола, и процессия пришла в движение. Впереди несли знамя доминиканцев, так как именно этот орден основал инквизицию. За знаменем в два ряда шли монахи. Но что было начертано на знамени? На нем были начертаны слова: «Справедливость и милосердие!» За монахами шли обвиняемые — более сотни человек, с горящими свечами в руках, с непокрытыми головами, босые. Колонна обвиняемых делилась на две части большим крестом с изображением распятого Спасителя. Таким образом, лицом он был повернут к тем, кто шел впереди, а спиной к тем, кто ковылял сзади. Ковылявшими за крестом были восемь обреченных, и среди них Амина, шедшая последней. За Аминой монахи несли на длинных шестах пять изображений людей в одеянии «Самариа», разрисованных взвившимися вверх языками пламени и масками черта, за каждым изображением несли гроб.
Изображения на шестах — это образы умерших в тюрьме, которым после их смерти был вынесен приговор — сожжение на костре. Останки этих людей были извлечены из могил, и теперь над ними приговор должен был быть приведен в исполнение.
Затем шествовали члены святого суда, за ними «искусители» и множество монахов из других орденов. За всей этой процессией тянулись многочисленные кающиеся в траурной одежде, скрывавшие свои лица за капюшонами. Все участники процессии, кроме обвиняемых, несли зажженные факелы.
Два часа колонна двигалась по улицам города, пока не прибыла к городскому собору. Алтарь был убран черной тканью и освещен тысячью восковых свечей. С одной стороны алтаря возвышался трон для старшего инквизитора, а с другой стороны — платформа для вице-короля и его свиты. В нефе собора были установлены скамьи для обвиняемых. Остальные участники процессии располагались вокруг собора.
Еле передвигаясь на разбитых в кровь ногах, Амина добрела до места, которое ей указали,— самое дальнее от алтаря. О, как же бедняжка желала избавления от этого христианского мира! Но не о себе размышляла она, не о том, что ее ожидает,— она думала о своем муже, о счастье, о том, что умрет первой, и о блаженстве встречи с ним в лучшем мире!
Монах-доминиканец прочел проповедь, в которой восхвалял высшую милость и отеческую любовь святого суда. Он сравнивал инквизицию с Ноевым ковчегом, подчеркивая, что звери, сошедшие с него, не стали лучше, в то время как из рук инквизиции преступники выходят кроткими и терпеливыми, хотя до этого они были одержимы злом и нечестивыми помыслами.
За проповедником на церковную кафедру поднялся общественный обвинитель, который зачитал материалы обвинения, перечислив совершенные представшими перед судом преступления, и вынесенные приговоры.
Каждый обвиняемый, когда произносилось его имя, должен был подняться, пройти к алтарю и стоя выслушать свой приговор. Тех, кто был оправдан, старший судья окроплял святой водой, что означало, что церковь снимает с них свое проклятие. Приговоренные же к смерти предавались к тому же и суду духовному, где делалось добавление — предать их смерти без пролития крови. Будто смерть на костре может быть менее ужасной!
Амина предстала перед судом последней. В тот момент, когда прокуратором было произнесено ее имя, под церковной кафедрой поднялась невообразимая суматоха, яростная перебранка, шум и возня. Затем из свалки выбрался молодой человек, который бросился к Амине и заключил ее в свои объятия.
— Филипп, Филипп! — пронзительно вскрикнула осужденная, которую супруг обнял с такой силой, что с ее головы упал убор с изображенными на нем языками пламени.
— Моя жена, моя дорогая женушка! Разве так мы должны были встретиться? Боже небесный, она же не виновата! Послушайте меня! Оставьте ее в покое! — продолжал он, обращаясь к стражникам, которые пытались оторвать их друг от друга.—Не троньте ее, иначе поплатитесь жизнью!
Вся церковь пришла в движение. Неслыханную дерзость, которую учинил иностранец Вандердекен, суд стерпеть не мог, и старший инквизитор отдал указание охране. Филипп яростно сопротивлялся, но его все же оттеснили от Амины. Ему удалось еще раз прорваться к ней, но тут он упал без памяти.
— Боже, о, Боже! Они убили его! Убийцы! Чудовища! Варвары! Дайте мне обнять его еще раз! — кричала Амина, как помешанная, но ее удерживали силой.
К упавшему Филиппу протиснулся какой-то священник и попросил окружающих вынести находившегося без сознания Филиппа на улицу. Этим священником был патер Матео.
Амине зачитали приговор. После этого вся процессия направилась к берегу моря, где были сооружены эшафоты. Если до этого Амина держалась мужественно, то теперь она была сломлена. Ее судорожные всхлипывания не прекращались, пока она не подошла к месту казни, которое представляло собой пирамиду сложенных дров. Неизбежность близкой смерти снова вернула ей прежнюю душевную твердость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101