Он перевернул пакет, его скрепляла черная печать.
«Я все еще не в силах прочитать письмо»,— тяжко вздохнув, он поднялся и побрел наугад дальше.
Солнце склонилось почти к самому горизонту. Филипп остановился и долго смотрел на заходящее светило, пока не потемнело в глазах.
«Мне кажется, что солнце — это глаз Божий. Может быть, так оно и есть на самом деле? — подумал юноша.— О, Боже всемогущий! Почему среди многих миллионов людей лишь мне одному выпал жребий выполнить столь ужасную миссию?»
Филипп окинул взглядом окрестности, выбирая место, где бы, укрывшись от посторонних взглядов, он смог сломать печать и прочитать наконец послание из мира духов. Невдалеке вдоль межи тянулись густые заросли кустарника. Он забрался в чащу, чтобы никто не увидел его, и еще раз взглянул на заходящее солнце. На душе у него становилось спокойнее.
— Это воля Божья! Она должна быть исполнена! Это моя судьба, и я должен следововать ей!—произнес он.
Филипп прикоснулся пальцами к печати. Кровь застыла у него в жилах при мысли, что отнюдь не теплая рука живого человека передала матери это послание и что там хранится тайное покаяние мятежного духа, его отца! Там, в этом письме, заключена единственная надежда его несчастного отца, чью память юношу приучили уважать. «Какой же я трус! Потерять столько времени! — размышлял Филипп.— Ведь теперь мне не хватит солнечного света, чтобы прочитать письмо, еще немного, и солнце закончит свой дневной путь! Что же стоящего я сделал сегодня, чтобы оправдать свое существование?»
Юноша вновь обрел отвагу Филиппа Вандердекена. Он хладнокровно сорвал печать, на которой стояли инициалы отца, и прочел:
«Катарине. Одному из достойных сострадания призраков, которым суждено проливать слезы за злодеяния, содеянные рожденными из пыли, разрешено сообщить мне тот единственный путь, следуя которым можно облегчить мою жуткую участь. Если мне доставят на палубу моего собственного корабля священную реликвию, над которой я дал свою злополучную клятву, и я смиренно поцелую ее и уроню на ее священное древо слезу раскаяния, тогда я смогу с миром отойти в вечность! Как это может быть осуществлено и кто возьмется за выполнение столь губительной миссии, не ведаю. Катарина, ведь у нас есть сын! Нет! Никогда не рассказывай ему обо мне! Молись за меня и... прощай!
Биллем Вандердекен».
«Итак, все это правда? Ужасная, мучительная правда! — подумал Филипп.— Мой страдалец отец так и скитается до сих пор между небом и землей ни живой ни мертвый. И он указывает на меня. А кого же иначе ему призывать? Ведь я его сын, и не мой ли сыновний долг помочь его избавлению от Божьей кары?»
— Да, отец! Это письмо ты написал не напрасно! — воскликнул он.— Позволь мне еще раз прочесть его!
Филипп посмотрел на свои руки, полагая, что все еще держит письмо, но письма не было. Может быть, он уронил его? Он стал искать в траве. Письмо исчезло! Не было ли оно плодом его воображения? Нет, ведь Филипп отчетливо видел каждое слово!
«Это послание обращено ко мне,— размышлял юноша.— Оно предназначалось только мне! Итак, вперед! Я вижу предзнаменование!»
— Если ты можешь услышать меня, дорогой отец, тогда слушай! О, всемилостивый Боже, ты тоже слушай сына, который клянется на этой святой реликвии облегчить участь отца и, если нужно, погибнуть! Посвящаю свою жизнь этому святому делу и, если мне удастся выполнить свой долг, умру в мире и радостной надежде! О, небо, начертавшее клятву отца, прими теперь клятву на Святом Кресте его сына, и да постигнет его кара небесная за клятвоотступление, как это случилось, без сомнения, с его несчастным отцом! Прими мой обет, о Боже! Доверяюсь твоему милосердию, уповая на то, что ты, в конце концов, допустишь отца и сына в царствие небесное! Если же моя мольба слишком дерзостна, так прости меня!
Филипп склонил голову и прижал к губам священную реликвию.
Солнце скрылось за горизонтом. Сумерки уступили место ночи, и все вокруг погрузилось во тьму. Филипп, одновременно молясь и размышляя, все еще оставался в кустах. Вдруг до его слуха донеслись негромкие мужские голоса. Совсем рядом за изгородью расположились на траве какие-то люди. То, о чем они говорили, насторожило юношу, поскольку упоминалось имя минхера Путса. Филипп прислушался и вскоре уловил, что говоривших было четверо, что это бывшие солдаты, а обсуждают они план ограбления маленького доктора, у которого, как они предполагали, немало денег.
— Все, что я знаю, я уже высказал,— подвел итог один из говоривших.— У него, кроме дочери, никого нет.
— Для меня она желанней всех его денег! — послышался голос другого человека.— Это стоит обмозговать, прежде чем мы возьмемся за дело. Девушка достанется мне, как часть законной добычи, договорились?
— Если ты согласен приобрести ее за приличную сумму, тогда мы не возражаем,— заявил третий.
— Конечно, согласен! — отвечал второй.— Скажите только, во сколько, по совести говоря, вы оцениваете эту визгливую девку?
— Думаю, пятисот золотых гульденов будет достаточно,— встрял в беседу четвертый.
— Быть посему, но при одном условии — даже если моя часть добычи будет меньше, девушка остается моей. Ведь моя доля может оказаться и не такой большой.
— Не так уж дорого,— прозвучал голос первого заговорщика.— Наверное, я сильно заблуждаюсь, полагая, что у этой старой перечницы мы сумеем выудить более двух тысяч гульденов. Что вы на это скажете? Согласны, чтобы девка досталась Бэтенсу?
— Согласны, согласны! — хором отвечали остальные.
— Тогда я с вами душой и телом,— снова взял слово тот, кто выторговывал себе дочь старого доктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101