— От меня? Тогда говорите же скорее, что я должна делать?
— Ты должна признать свои грехи... свои злодеяния.
— Какие грехи? Какие злодеяния?
— Разве ты не общалась со злыми духами? Разве ты не заклинала их и не обращалась к ним за помощью?
Амина молчала.
— Отвечай мне! Ты признаешься?
— Я признаюсь в том, что не совершала ничего неправедного!
— Пустая отговорка! Я застал тебя за этим занятием, другие видели тоже! Чего ты добьешься, отрицая вину? Ты знаешь, какая кара постигнет тебя, если ты не признаешься и не вступишь в лоно святой церкви?
— Почему я должна вступать в него? Разве наказывают тех, кто не желает этого?
— Нет. Но если бы ты тогда не приняла крещения, от тебя не требовали бы того, чего добиваются сейчас. А поскольку ты крещена, то должна прийти в лоно церкви или будешь обвинена в ереси.
— Тогда я не имела никакого представления о крещении.
— Признаю. Но ведь ты же дала согласие?
— Возможно. Что же ожидает меня, если я откажусь признать себя виновной?
— Ты будешь заживо сожжена на костре, и ничто тебя не спасет! Послушай меня, Амина. Когда тебя снова отведут в зал суда, признайся во всем, проси прощения и милости принятия в общину христиан! Тогда ты будешь спасена и...
— И что тогда?
— Снова обнимешь своего Филиппа!
— Филиппа! Моего Филиппа? Поистине, вы принуждаете меня! Но как я могу признать себя виновной, если я не чувствую за собой вины?
— Ты не считаешь себя виновной?
— Нет. Я просила о помощи свою мать, и она явилась мне во сне. Разве мать стала бы помогать дочери в чем-нибудь неправедном?
— Это была не твоя мать, а ее образ, который принял злой дух!
— Это была моя мать! Вы что, хотите, чтобы я сказала, почему я не желаю принять вашу веру?
— Не желаешь? Амина Вандердекен, не упрямься!
— Я не упрямлюсь, патер. Не вы ли предлагаете мне самое высшее счастье на земле — возвращение к мужу? Но могу ли я прибегнуть ко лжи ради этого? Никогда! Ни ради жизни, ни ради свободы, ни даже ради моего Филиппа!
— Подумай, Амина! Ты подвергнешь опасности жизнь своего мужа, если не сознаешься, поскольку это будет значить, что он женился на колдунье! Взвесь то, что я сказал тебе. Завтра я приду снова.
Священник ушел, лелея надежду, что подсказанная им мысль, что Филипп может оказаться в опасности, поколеблет решимость бедной женщины.
— Заживо сожжена! — воскликнула Амина, сжимая виски.— Заживо сожжена! И эти люди — христиане? Так, значит, это и есть та ужасная смерть, которую предсказывал мне мерзкий Шрифтен? Предсказывал? Да! Все так и будет! Это моя судьба! Я не смогу спастись! Если я признаюсь, я признаю, что Филипп женился на колдунье, и тогда он тоже окажется в руках инквизиции. Никогда! Никогда я не должна ни в чем сознаваться! Я должна молчать, должна страдать. Это ужасно, но я должна выдержать все! Тем более что все скоро кончится. Бог моих предков! Дай мне силы устоять против этих страшных людей! Помоги мне вынести все ради моего Филиппа!
Амина приняла твердое решение, и патер Матео напрасно пытался переубедить ее. Безутешным покинул монах тюрьму. Его мучила мысль, что Амина должна умереть такой ужасной смертью. Он упрекал себя в поспешности, не желал видеть несчастную, мужество и стойкость которой, сравнимые разве что с безумием, изумляли его. Потом он снова вспоминал дружеское обхождение с ним Филиппа и задумывался, в каком свете он предстанет перед ним и что ответит на его вопросы.
Через две недели Амину снова спросили в суде, признается ли она. Амина отказалась признать вину. Тогда прокуратор зачитал ей обвинение. Она обвинялась священником Матео в том, что занималась запретным искусством черной магии. Показания Пед-рино, вдовы и других подтверждали это обвинение. Проявляя рвение, патер Матео указывал также, что она занималась магией еще в Тернёзене. Упоминал он и о том, что во время шторма, когда все потеряли надежду на спасение, она предсказала, что судно не затонет.
Когда был зачитан последний пункт обвинения, Амина одарила патера Матео взглядом, полным презрения.
Затем ее спросили: что она может сказать в свою защиту?
— Что можно ответить на такое обвинение? — отвечала Амина.— Возьмите хотя бы последний пункт. Меня обвиняют в колдовстве потому, что я не была так труслива, как те христиане! И кто делает это? Слабоумный старец! Но я отплачу ему! Скажите, если человек знает, что совершается неправедность или она будет совершена, и скрывает или допускает ее свершение, является ли такой человек соучастником?
— Да,— подтвердил старший инквизитор, которого сразу же заинтересовали причины этого вопроса.
— Ну, тогда я обвиняю...— Амина была уже готова сообщить, что заблуждения ее мужа относительно корабля-призрака были известны патеру Матео и священнику Сайзену и что те не разубедили его. Но тут ей в голову пришла мысль, что она втянет в это дело Филиппа, и сдержалась.
— Так кого же вы обвиняете? — спросил старший инквизитор.
— Никого.— Амина сникла. Скрестив на груди руки, она опустила голову.
— Говори, несчастная!
Амина молчала.
— Пытки заставят тебя заговорить!
— Вы никогда не заставите меня заговорить! — отвечала стойкая женщина.— Пытайте меня до смерти! Я предпочту ее публичной казни!
Судьи посовещались. Было очевидно, что пытками они тут ничего не добьются, и отказались от них.
— Вы так и не признаете себя виновной? — переспросил старший инквизитор.
— Нет!—отвечала пленница.
— Уведите ее!
Вечером, за день до аутодафе, патер Матео попытался вновь переубедить Амину, но та отвечала:
— Завтра все будет кончено. Оставьте меня в покое!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Возвратившись к своему другу, Крантц передал ему содержание разговора с комендантом и исторню;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101