Елена Петровна и Вейкко Ларинен с необычайной жадностью глотали обжигающе горячий чай. Только принимаясь за третий стакан, Вейкко сделал передышку и, добродушно усмехнувшись, промолвил:
— Как там наш бедный Степана? Наверное, всю ночь не будет спать.
— Да, есть у него теперь над чем подумать,— улыбнулась Елена Петровна.
— Ну, как вы там решили относительно Степана Никифоровича?— поинтересовалась Мирья и тут же умолкла: она знала, что о решениях закрытого партийного собрания не принято говорить публично. И теперь немало была удивлена, когда Вейкко и мать стали говорить об этом. Впрочем, они не столько рассказывали Мирье, сколько сами делились впечатлениями. В машине все сидели молча, обдумывая про себя то, что произошло на собрании.
— Я даже не ожидала, что оно так пойдет...— говорила Елена Петровна.
— Чего ты не ожидала? Такой критики? — спросил Вейкко.
— Такого оборота.
Какого оборота? Мирья смотрела на них выжидающе.
— Да, Мирья, сегодня нашему герою люди сказали все, что у них было на душе,— начала Елена Петровна.— Все припомнили.
— И то, что он возомнил себя черт знает кем, и то, что стал выпивать,— стал перечислять Вейкко.— Ты понимаешь— мы с ним выросли вместе, со многими он воевал вместе, вместе работаем. И вот на тебе — задрал нос.
— Нос его и так видно, об этом тоже так и сказали. Мол, такой носище за версту виден,— вставила мать.— Кажется, это Ховатта говорил.
— Да, он. Вышел выступать с трубкой, потом сунул ее в карман, чуть карман не прожег. Правильные вещи он говорил: мол, одинаковой деревянной ложкой похлебку хлебали, а теперь Степану подавай серебряную чашу с золотой вилкой.
— А кто его поднимал? Они же сами. Те же люди, что сегодня его критиковали,— размышляла вслух мать.
Вейкко нахмурился:
— Люди, люди, но не так просто все происходило: собрались и выдвинули. Нет, обязательно должны быть инициаторы, чтобы все прошло организованно. И было за что Степана Никифоровича выдвигать. Беда только, что вовремя не пригляделись, куда мужик идет, что с ним происходит...
— Да брось ты...— Елеца Петровна махнула рукой.— Как раз вовремя. Ничего страшного не произошло.
— Нет, Елена Петровна, я давно думал...
— Думал и ничего не делал. Скажи спасибо, что Коллиев надоумил.
— Ну, Коллиев — это другая статья. Вообще не знаю, дошло ли до него, что по сути ему досталось больше, чем Степану Никифоровичу?
Мать объяснила дочери:
— Вот я и говорю, что не ожидала такого оборота. Критикуем мы, значит, Степана Никифоровича, ругаем на чем свет стоит, кое в чем даже перегибаем палку. Я тоже поддаю жару, а сама уже боюсь, как бы не переборщить. Так критиковали, так ругали, что Коллиеву только и осталось в конце подвести итоги: так, мол, и так, как нам ни больно... А разве ему больно, он того и добивался, чтобы Степана исключили из партии. Мол, у всех складывается такое мнение... Как ему хотелось, чтобы сложилось такое мнение. Тогда мы обрушились на него! Кто тебе, мол, такое предлагал! Кто ты такой, чтобы нам диктовать, какое решение принимать! И пошло, и пошло... Степан Никифорович остался уже в стороне. Вот о таком обороте я говорю.
— А главное, сказали,— вставил Вейкко,— Степана мы знаем, свой человек, мы его критикуем, мы и решение примем. Крепко сказано. Не знаю, как Коллиев это понял... Э-э, да уже третий час...— И Ларинен встал.
Мирье хотелось еще спросить об одном:
— А ведь собрание было закрытое?
Она ожидала, что Ларинен скажет: да, и поэтому пусть весь их разговор не выходит за стены этого дома. Но он сказал:
— Ну и что же? Для правды нет закрытых дверей. Я бы хотел, чтобы, например, этот случай стал достоянием всех. Вот так мы и живем.
— А Андрей? — Мирья спешила задать еще один вопрос и не заметила, как подчеркнуто Ларинен произнес последнюю фразу.— Его приняли в партию?
— А как же. Андрей же!.. Кстати, вид у него был даже чуть обиженный.
— Кто его обидел?
— Понимаешь, парень очень серьезно готовился к этому дню. Не только выучил Программу и Устав партии. Это само собой разумеется. А — внутренне. И в работе, конечно. Для него это — большое событие. И конечно, для всех нас. А решили вопрос о его приеме буквально в течение двух минут. Вот что его... ну, не обидело, лучше сказать — обескуражило. А что говорить-то, когда все ясно и его все знают. Ну, я пошел. Спокойной ночи.
Мать и дочь не сразу уснули. Мирье хотелось еще о многом спросить.
— А как сам Степан Никифорович? Как он?
— Да, ему тяжело, но пусть подумает. Что сказал? А что ему осталось сказать? Сказал, что верно говорили, правильно.
Мать рассказала, как после обсуждения Степан Никифорович вышел в фойе, где собрались мужчины. Он достал из кармана смятую пачку папирос, но в ней нашлась всего одна папироса, да и та сломанная, швырнул пачку в урну для мусора и попросил:
— Мужики, дайте закурить.
Курил он с наслаждением, глубокими затяжками, уставясь в одну точку и думая о чем-то.
— Значит, завтра опять едешь? — спросили его.
Степан Никифорович ответил не сразу.
— Никуда я, к черту, не поеду. Ну их к лешему. В лес я пойду. Вот.— Помолчав, добавил: — И делянки особой мне не нужно. Неужели вы, мужики, думаете, что... Ведь на любой делянке лес одинаково валится.
— Это мы знаем. Знаем, что пилу ты в руках еще умеешь держать.
— В честь такого случая не грех бы и по маленькой пропустить после собрания,— предложил кто-то.
— Ну их к черту, эти маленькие! — чертыхнулся Степан Никифорович.— Неужели человек без них прожить не может! Я зарок давать не буду, чтоб совсем ни-ни. .Можно пить, можно и не пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112