Мирья помнила Канерву. Он нередко заходил к ним в общество дружбы. Семья у него большая, дети мал мала меньше, но он никогда не жаловался. Все отшучивался, что главное, мол, в семье любовь да согласие, а остальное приложится. А если есть нечего, то вспомним, говорит, народную песню и споем: «Я живу не тужу, я веселый хожу». Он любил петь народные песни, хотя голоса у него особенного не было. Исполнял он их и на вечерах. И его всегда тепло принимали, потому что пел Канерва с душой. Несмотря на то что с деньгами у него всегда было туговато, он обязательно приобретал билеты лотерей, проводимых обществом. Ему и тут не везло, он ни разу не выиграл, но покупал их снова, приговаривая: «Мех лисицы так высоко ценится, что за ней стоит охотиться, даже заранее зная, что она тебе не достанется». В обществе Канерва не был заметной фигурой, он был один из тех рядовых активистов, которые всегда готовы прийти на помощь, о чем бы ни зашла речь. Распространять газеты общества — пожалуйста, он пойдет по домам и будет предлагать их; нужно будет, он пойдет расклеивать афиши о вечере или любом другом мероприятии, а если во время вечера ему предложат дежурить у дверей и следить за порядком — не откажется, а попросят — выйдет на сцену и споет веселые народные песни.
И такого человека лишили работы.
Матикайнен писал, что хозяевам компании пришлось, в конце концов, уступить их требованиям.
Матти описал все, как было. Сообщил он и об отказе Нийло войти в делегацию. Сначала Нийло согласился, потом струсил, испугался своего коммерции советника. Неужели Нийло оказался таким... Мирья была возмущена и расстроена. Впрочем, не так уж это ново. Подобные замашки у него и раньше бывали. Еще тогда, во время забастовки строителей... Он чуть тогда не стал штрейкбрехером.
Мирья решила написать Нийло, отчитать его. Она просидела над письмом часов до двух ночи, но когда утром прочитала его, то решила не отсылать. Если бы Нийло узнал, с какими мыслями Мирья бросила не отосланное ему письмо в плиту, ему, вероятно, было бы намного больнее, чем получить ее сердитое послание. «Что мне до него! Пусть живет как знает!» — думала девушка, глядя, как догорают в огне исписанные ею листки.
И не сейчас, не из-за того, что Нийло отказался участвовать в делегации рабочих, Мирья пришла к этим мыслям. Пожалуй, больше всего на нее подействовали письма самого Нийло. В последнее время они сплошь состояли из цифр и расчетов. Сэкономил столько-то, купил то-то, заплатил столько-то. Однажды Мирья подсчитала, что в своем письме Нийло раз пятнадцать упомянул коммерции советника. «Коммерции советник сказал... коммерции советник сказал... коммерции советник хочет... коммерции советник предлагает...»
И все-таки она по-прежнему переписывалась с Нийло. Рассказывала ему о своей жизни, о работе, о дяде Ортьо, о новостях своего поселка. Почему писала — она не знала и сама. Наверное, просто потому, что привыкла писать и получать письма от Нийло. А может, и потому, что слишком много воспоминаний у нее было связано с этими письмами. И она не раздумала ехать весной в Ленинград, повидаться с Нийло, собиравшимся в туристскую поездку. Иногда ей приходила мысль, что, может быть, на самом деле Нийло вовсе не такой.
В длинном письме Матикайнен рассказывал о многих других невеселых вещах. Он писал, что этой зимой лесопромышленная компания сократила объем работ на своих деревообрабатывающих предприятиях и в их поселке на заводе начались увольнения. Рабочие стали бороться, объявили забастовку, но забастовка кончилась неудачно.
Мирья читала это письмо вслух матери и Вейкко. Ларинен шутливо спросил Елену Петровну:
— Слушай, что, если мы с тобой объявим забастовку Воронову, а? Интересно, как к этому отнесся бы Михаил Матвеевич?
— Давай организуй. Тебе и карты в руки — ты же у нас партийный вождь,— отвечала Елена Петровна.— Только придумай веские причины для забастовки.
— То-то и оно.— Вейкко стал пояснять Мирье: — Видишь, забастовка для нас вещь немыслимая. Требовать-то мы тоже можем. Ну, скажем, у многих квартирные условия не ахти какие. Допустим, мы пойдем к Воронову и скажем: давай жилье, а то работать не будем. Он, конечно, ответит, знаешь, что он ответит? «Вы строители, так и стройте».
Мирья усмехнулась:
— Вейкко, я ведь живу здесь уже без малого год. По чему вы — ты и мама — считаете, что я ничего не понимаю, ничего не знаю, ничего не вижу? Уж если на то пошло, у меня по обществоведению четверка.
— А как у тебя по другим предметам?
— Можешь посмотреть,— Мирья показала Вейкко кипу тетрадей.— Хвалиться нечем. Директор школы мне прямо сказала, что в этом году мне не стоит и пытаться попасть в институт. Может быть, через год.
— И то неплохо было бы,— сказал Вейкко.
— Здесь программы в школе совсем другие. То, что я знала, пригодилось лишь в математике, в ботанике да зоологии. А в истории я оказалась круглым нулем.
Вейкко рассеянно перелистывал тетрадки. Исправлений, сделанных красным карандашом, было полно. В основном — грамматические ошибки. Но Вейкко похвалил девушку:
— Молодец, Мирья.
— Не надо, Вейкко. Я ведь уже не маленькая. Можешь прямо говорить.
Мирья взяла тетради и сунула их на полку.
Вейкко взглянул на Елену Петровну:
— Может, Мирье пора сменить профессию? Малярить она научилась. Ортьо в ней души не чает, тут как-то он ее расхваливал. Надо теперь овладеть другими профессиями, ну хотя бы электродело освоить, машины тоже надо знать. Все это пригодится, когда поступишь в строительный институт. Ведь ты, Мирья, туда собираешься — по стопам матери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112