А рассказать было о чем: надо ускорить строительство, дают дополнительные ассигнования, прибудет дополнительная рабочая сила, дополнительные механизмы...
Но Воронов молча выслушал, потом внимательно посмотрел на Елену Петровну и спросил:
— А как у тебя дома дела? Мирья как?
— Сидит за книгами, занимается.
— И все? Она о чем-нибудь рассказала?
— Чепуху какую-то. Заблудились, говорит... И все.
— И все?
— Все. Так как мы договоримся? Может быть, соберем производственное совещание?
— Эх ты, Елена Петровна! — вздохнул Воронов.—Собрания проводить мы... Только собирай... А вот с людьми обращаться не умеем. Не знаем, что происходит в своей собственной семье.
— Что-нибудь с Айно? Уже?..
— Да я не про Айно говорю. Зайди-ка к Вейкко Яковлевичу. У него к тебе дело есть. А о машинах и ассигнованиях мы потом поговорим.
С недобрым предчувствием Елена Петровна побежала к Ларинену.
Вейкко затапливал плиту. Дрова никак не разгорались, плита дымила, и Вейкко отчаянно ругался. Досталось от него и печникам, и плите, и дровам, пока дрова наконец кое-как не разгорелись. Он вытирал руки от сажи, когда вошла Елена Петровна, и вместо приветствия бросил ей сердито:
— Ну, нагулялась?
— Я не гуляла, в командировку ездила. С отчётом,— отрезала Елена Петровна,— Да у тебя и сесть негде. Или, может, мне у дверей торчать, как просителю милостыни?
— Куда хочешь, туда и садись. Только с отчетом, значит. Промфинпланом занимаешься. Похвально. Слишком даже похвально.
Гостья села на табуретку, сбросив с нее ворох газет.
— Михаил Матвеевич сказал, что у тебя есть ко мне дело. Какое?
— Да, есть у меня к тебе дело. Давно собирался с тобой поговорить, да вот тоже — все планы, доклады, проекты...
— Давай короче.
— Короче? А1ожно и короче. Дело в том, что тебя давно надо было лишить материнства.
— О материнстве... не тебе говорить. Не твоего ума дело. Говори о вещах, в которых ты что-то понимаешь. Что тут произошло?
Колкости Елены Петровны оказывали на Ларинена обратное воздействие, они не раздражали, а успокаивали его. Й он продолжил совсем другим тоном:
— Давай поговорим по душам.
— Ну?
— Ну да ну. Ты, наверное, и дома только и нукаешь. Вот что я все собираюсь тебе сказать. Вот ты нашла дочь, привезла ее сюда. Все это хорошо. А что ты дальше с ней делаешь? Ты кормишь ее, одеваешь. У нее есть крыша над головой. Ну и еще учится она. И все. Так это может делать и не мать.
— Я, кажется, ясно сказала — ты о материнстве брось!
— Нет, не брошу. В Финляндии у нее тоже был дом, кормили и одевали ее и заботились о ней. И не хуже тебя. Но они, приемные родители, делали еще кое-что, о чем ты, кажется, и не думаешь. Мирья вспоминает их с теплотой. Они ей родные, близкие. Почему — ты об этом не подумала? Нет, наверное. Они знали, чем живет Мирья, чувствовали, что когда у нее на душе. Как настоящая мать чувствует. Они помогали ей, учили. Направляли. То любовью, то лаской, а иногда, может быть, и суровым словом, но всегда — как настоящие родители. А ты?
— Я?! Да ты понимаешь, что ты плетешь? Да я... Я ли не?.. Это ты говоришь мне! — Елена Петровна задыхалась от гнева.— Когда я узнала, что она жива... Да разве, Вейкко, тебе понять. А еще говоришь!..
— Да не шуми ты, выслушай. Все видят, не один я... Разве ты мать! Ты — сухарь. Понимаешь — черствый сухарь... У тебя на уме одно — работа, работа. Пойми, Елена Петровна. У тебя же сложнейшая... Ну как бы тебе яснее сказать. Ну, скажем, «задача». Только таким языком ты и умеешь говорить. А Мирья твоя, хотя и получила хорошее воспитание и выросла в семье настоящего коммуниста, все же росла и формировалась в других условиях, в иной обстановке. Многие вещи ей надо разъяснять с азов. И не газетными фразами, на что мы с тобой слишком горазды... Ты понимаешь? Ее легко ранить, обидеть, даже ненароком. Понимаешь?..
— Вейкко, что ты хочешь от меня? Скажи, бога ради, что все-таки произошло? — Елена Петровна была в полном смятении.
— Вот что произошло. Новогоднюю ночь мы встретили и провели у меня. Скучновато, может быть, а потом... Потом Андрей ни с того ни с сего вдруг не захотел брать Мирью в Кайтасалми. Мирья обиделась, конечно, а потом, как на грех, после этого заблудились... А потом здесь, на берегу...
Елена Петровна слушала, мысленно торопила Вейкко слишком уж он медленно говорил о случившемся. Когда он закончил свой рассказ, она набросилась на него, как будто именно он был во всем виноват:
— А ты куда глядел, где был? Тоже мне «воспитатель!» Мало было оскорбления на берегу. Еще на собрании прибавили. А ты...
— Успокойся, Елена Петровна. Я и сам не знаю, что тебе посоветовать...
— Нужны мне твои советы...
Елена Петровна хлопнула дверью и ушла.
Домой она влетела вся запыхавшаяся, возбужденная.
— Что с тобой, мама? — испуганно спросила Мирья.— Мама!
А мама не знала, с чего начать, что сказать. И начала не так, она сама это почувствовала. Надо было иначе.
— Я все понимаю... («А что я понимаю?..») Слушай меня. («А дальше? Она слушает. Что слушать?») Изольда вернулась. Ты слышала?
— Слышала. Ну и что?
— Послушай, Мирья,— голос матери дрогнул.— Вот Изольду обвинили в воровстве... Я не верила, хотя очень мало знаю ее. Она сама призналась, а я все равно не верю. Ты понимаешь меня? Я говорю о тебе. Тебя я знаю лучше, чем ее. И о тебе никто плохое не думает...
— Но...
— Не обращай внимания на нее, на эту... Не хочется даже называть ее имени.
— А почему ты сразу мне не поверила?
— Я тебе поверила,— тихо сказала мать.—Нет, я ничего плохого не думала, глупенькая ты... Ты мне веришь?
Мирье хотелось прижаться к матери, заплакать, а может, засмеяться или заплакать и засмеяться одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112