Так фланг остался открытым, й противник воспользовался этим. Полк не успел закрепиться на новых позициях, ему пришлось отойти дальше на восток. Лейтенант Роман Долгожилов попал под трибунал. Его трусость была равна измене. Время было такое, что за такой поступок могли приговорить к расстрелу. Роман Долгожилов понимал это и, представ перед судом, дрожал от страха. К своему величайшему изумлению, он увидел за столом трибунала... Олега. Как это было возможно, он не понимал. Но это был Олег, на его петлицах были кубики лейтенанта. Олег тоже узнал его, и ему стало стыдно за своего прежнего товарища по институту. Олег сидел не поднимая головы, словно перед судом был не его товарищ, а он сам.
Дело было ясное. Роман сам не отрицал, что струсил. Олег шепнул что-то судье на ухо. Тот удивленно вскинул голову, Олег снова что-то говорил, судья нахмурился и отрицательно покачал головой.
Суд долго совещался. Когда обвиняемого привели вы
слушать приговор, Олег посмотрел на него ободряюще. Скучным голосом судья читал постановление трибунала: лейтенант Долгожилов Роман Назарович, совершивший измену из трусости, заслуживает высшей меры наказания, но, учитывая его молодость и неопытность и то, что он проявил трусость впервые, военный трибунал считает возможным заменить смертный приговор тюремным заключением сроком на 10 лет и лишает Романа Долгожилова офицерского звания. Военный трибунал нашел возможным отправить осужденного в штрафной батальон, где он сможет своим мужеством искупить вину.
В тот момент Долгожилов был вне себя от радости. Ему удалось избежать смерти, он остался жив. Но только в тот момент. Уже по пути в штрафной батальон он стал думать по-другому. Чтобы показать свое мужество, надо все время смотреть в глаза смерти. А он не способен на это.
Штрафной батальон находился в обороне. Противник наступал. Под прикрытием артиллерийского огня шли танки.
Батальон упорно удерживал позиции. На огонь отвечал огнем, на смерть — смертью. Он был составлен из людей, совершивших в минуту слабости ошибку. Их послали в этот батальон, чтобы они доказали на деле, что они умеют сражаться за родину. И они доказывали. Штрафной батальон не отступал и там, где другие бы уже отошли. Бывший лейтенант, а теперь рядовой Долгожилов слышал грохот разрывов, треск выстрелов, стоны раненых, слышал, но не видел. Он лежал на дне воронки, уткнувшись лицом в песок. Если кто-то его и видел в тот момент, то, наверно, подумал с уважением, что этот человек уже смыл кровью позор преступления, отдал самое ценное, что имел,— жизнь. Но Долгожилов хотел жить и не собирался легко отдавать жизнь. Он лежал и думал о том, что он в третий и последний раз находится на краю гибели. Хватит. Все равно война окончится победой немцев, никакая сила их не удержит. Так стоит ли сражаться сейчас,— даже в том случае, если немцев остановят, ему, Долгожилову, все равно придется отсидеть десять лет в тюрьме. Этих «если» было больше, чем желания сражаться: в тот момент у него не было ни одной мысли о народе, о родине, о долге.
Наконец батальон получил приказ об отступлении. В первом бою Долгожилов оставил позиции без приказа, теперь был приказ, но он не оставил их. Он лежал на дне воронки до тех пор, пока не пришли немцы. И тут он в четвертый раз оказался на краю гибели. Толстомордый немец, наставив автомат, пристально смотрел на Долгожилова и раздумывал, наверное, брать ли в плен этого стоящего перед ним с поднятыми руками и трясущегося от страха русского или нажать на спусковой крючок. И, видимо, решил — черт с ним, возьму. Долгожилову везло: свои помиловали его в трибунале, противник пожалел на поле боя.
В лагере для военнопленных Долгожилов постарался показать свою покорность и послушность. И это не осталось незамеченным. Долгожилова поставили старостой одного села, где он никого не знал. Но комендант был недоволен им. По ночам партизаны заходили в деревню, а староста только беспомощно разводил руками. Долгожилову пригрозили отправить его обратно в лагерь, ведь его выпустили из лагеря с тем условием, что он будет во всем помогать оккупантам. Долгожилов попросил послать его туда, где он знает местное население. У себя на родине он действительно оправдал доверие своих хозяев. Он знал каждого из своих земляков, прошлое и характер их, он мог безошибочно сказать, в каком доме обыск принесет оккупантам результаты. Он знал местность и смог проводить карательные отряды туда, где скрывались партизаны. Неподалеку от деревни находился концлагерь, где за колючей проволокой были отец и мать Долгожилова. Комендант добился разрешения освободить родителей предателя. Роман сам поехал за стариками в лагерь. Старик отец, умирающий от голода, лежал на нарах; собрав остатки сил, он приподнялся на локтях и при всех плюнул в лицо сыну. После этого Роман уже не пошел в женский барак, где находилась его мать.
Немцы начали отступать. Роман Долгожилов теперь понимал, чем кончится война. Понимал он и то, какая судьба ожидает предателей родины после победы. Немцев совершенно не тревожило, что будет с их прислужниками. Фронт был еще далеко, но Долгожилов уже дрожал от страха. От страха и от бессилия. Он считал: чем меньше будет в будущем свидетелей и очевидцев его преступлений, тем будет лучше,— и, насколько это зависело от него, уменьшал их число. Он командовал карательным отрядом, сжигал, расстреливал, вешал. Он метался, как зверь, вокруг которого сжимается кольцо облавы. Раньше он завидовал тем, у кого впереди было будущее, теперь он их ненавидел.
В концлагере он встретил одного человека из соседней деревни, тракториста Ярослава Ивановича Дубовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112