— Ну да, конечно, я не сомневаюсь. У вас-то все было в ажуре. Только о таких мелочах, как, скажем, план лесозаготовок, вы забывали — вы его никогда не выполняли. Андрей рассказал мне, как прекрасно у вас там поставлена комсомольская работа. Да...
Коллиев ответил уклончиво:
— Если подходить поверхностно, предвзято, любые вещи можно подать в каком угодно свете. Надо смотреть в корень, видеть главное.
Все члены бюро были в сборе.
— Давайте начнем,— предложил Андрей.
Коллиев сел за стол рядом с членами бюро, Ларинен — на свое обычное место у печки, где можно было курить у открытой дверцы. Сперва Андрей рассказал об агитпоходе. По его мнению, поход прошел неудачно. Собрание и концерт в Кайтаниеми прошли в целом неплохо. А когда пошли дальше, двое из участников похода отстали и заблудились. Они, конечно, ни в чем не виноваты. Виноват он, старший группы. В Кайтасалми у него была стычка с отцом. Собрание на лесопункте провалилось, и он, Андрей, опять подкачал. Концерт тоже прошел кое-как. Потом произошло самое страшное: комсомолка, и притом еще член бюро, Марина Коллиева бросила в лицо одной из участниц агитпохода грязное, ничем не обоснованное оскорбление, из-за которого случилась драка. Теперь об этом говорит весь поселок.
— Кто хочет выступить?
Первой взяла слово Марина. Свое выступление она заранее написала на бумаге.
Марина выразила удивление самой постановкой вопроса. Почему же, говоря о виноватых, назвали только ее имя, а о Валентине умолчали? Ведь он вел себя как злостный хулиган. Его надо бы отдать под суд. Марина признала, что ей не следовало говорить так, но считала, что по сути дела она права: ведь вопросы морали — святое дело для молодежи, в них надо быть всегда принципиальным, не делать скидок никому.
.— Что ты этим хочешь сказать? — прервала Марину почтальонша, буравя ее маленькими круглыми глазами.— Говори прямо.
— Я не верю, чтобы все было чисто, если двое все время стараются уединяться и потом вдруг оказываются в лесной избушке, вдали от поселка, и проводят там ночь...
— Как тебе не стыдно? — не выдержала Валерия Владимировна.— Лишите ее слова.
— Я имею право сказать то, что я думаю,— вскипела Марина.— То, что я говорю правду, подтверждает лишний раз и поведение Валентина. Так может выходить из себя только тот, кому попало не в бровь, а в глаз.
— Ты что, на свой аршин меряешь? — спросил Валентин, с трудом сдерживаясь.
Все зашумели, заговорили, перебивая друг друга. Больше всех досталось Марине. На нее обрушились почтальонша и Валерия, бросал злые, резкие слова Валентин. Только Игорь сидел набравши в рот воды. Да Андрей постукивал карандашом по графину. Коллиев встал, подождал, пока все не успокоились, и начал говорить неторопливо, подбирая слова.
— Молодежь — всегда молодежь. Очень хорошо, что вы с такой горячностью подходите к таким вопросам. Вопрос очень важный. Я не собираюсь, да и не имею права защищать свою дочь. В таких случаях я обязан стоять выше родственных чувств и отношений. Здесь о Марине было сказано много верных слов. И хотя намерения у нее были самые хорошие — в этом сомневаться не приходится,— все же...
...— Что за намерения? — прервала Валерия.— Оскорбить человека, а потом разводить демагогию.
— ...Надо помнить, что эти дела очень щекотливого характера, и надо быть предельно осторожным... Горячность — хорошая черта, она говорит о честности человека, о его воспитании, но...
— А не хватит ли?
— Неужели вы не понимаете, что она сделала?
Коллиев посмотрел на Андрея:
— Ты не можешь следить за порядком?
Андрей рассеянно постучал карандашом по столу и вопрошающе взглянул на Вейкко. Стало тихо, и Вейкко сказал:
— Этот вопрос касается также и Валентина.
Коллиев пожал плечами и, тяжело вздохнув, опустился
на стул.
— Мне нечего говорить,— ответил Валентин.— Как прошел наш поход, как мы отстали и заблудились, я уже рассказал, тут мне нечего добавить. Что было после — все сами видели.
— А ты что скажешь, Игорь?
Игорь отрицательно помотал головой: ему тоже нечего было сказать. Марина глазами приказывала ему говорить, защищаться, но парень не понял ее.
Потом слово взял Ларинен. Раз пришел, надо выступить. Коллиев со скучающим видом отвернулся к окну, стал смотреть на улицу.
— Мне тоже нечего добавить к тому, что уже было сказано,— начал Ларинен.— Я скажу только то, что сказали другие,— я думаю о людях всегда хорошо. Плохо я думаю только тогда, когда вижу, что человек поступает плохо, но и тогда я верю, что он исправится. И теперь я считаю, что Валентин поступил неправильно. Я думаю, мускульную энергию можно использовать и более рационально, есть дела поважнее, чем избиение своего товарища. Мне хотелось бы защитить и Марину. Человек она молодой, может сказать не подумав. Но, видимо, я должен поддержать точку зрения большинства. Самое страшное в том, что Марина даже теперь не поняла, как мерзко она поступила. Ведь из-за нее мы обсуждаем сегодня Валентина, и вы, конечно, его по головке не погладите... А душевная рана, которую она нанесла Мирье. Представьте себе, что творится сейчас у Мирьи на душе. В заключение я должен сказать Марине. Коммунистическая мораль не определяется одной тобой. И ты слышала, как горячо выступает в защиту коммунистической морали этот небольшой коллектив. Коммунистическая мораль— не только дружба, товарищество, но это и та атмосфера, которая пробуждает в человеке желание, стремление делать только доброе, благородное. Ты, Марина, тупым топором нанесла нам рану...
— Так,— заключил Андрей.— Валентин, ты тоже должен что-то сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112