— Что же это получится, если мы начнем с подозрением относиться друг к другу, не доверять? Ведь не хочешь ты, чтобы Хаукилахти стал как лагерь для заключенных?
— Н-нда, Вейкко Яковлевич, я, пожалуй, уже... Времена теперь другие. А Марина — ушла...— Коллиев тяжело вздохнул.— Все куда-то идут, чего-то ищут. А я...
— Но ты никуда не собираешься?
— Куда мне? Здесь все свои мне. Ты веришь мне?
Вернулась Айно Андреевна.
Елена Петровна сразу набросилась на нее, отчитала Айно за то, что она отправилась в дорогу с грудным младенцем в такие холода. Почему не дождалась тепла, лето- то не за горами. Айно махнула рукой: чего там — в поезде было тепло, в автобусе — тоже.
— Слушаешь вас и не понимаешь, кто из вас врач, а кто строитель,— смеялся Воронов.
— Врачи, они такие,—отпарировала Елена Петровна.— Других они лечить умеют и все понимают, а как самих себя коснется или детей собственных, тут у них мало толку.
— Посмотри на Мишутку: видишь, какой богатырь,— защищал жену Воронов.
Маленький Мишутка, радуясь, что его наконец-то освободили от тяжелых одеял и фланелевых пеленок, смеялся, широко раскрывая беззубый рот и задирая толстые ножки. Его ясные черные глаза-пуговки смотрели хитровато, словно малыш хотел сказать: подождите, еще вы увидите, что я за парень, а у вас здесь, в Хаукилахти, не так уж плохо, жить можно. Лицо Мишутки было еще сморщенным. У человека морщины бывают дважды; когда они в первый раз, горевать нечего, разгладятся.
Когда Мишутка заснул, Айно Андреевна, оставив сына под присмотром бабушки Хоторы, побежала в больницу.
Вейкко Ларинен сидел у кровати больной матери.
— Да это... Айно, доченька, приехала? — Мать Вейкко хотела улыбнуться, но вместо улыбки расплакалась. Лицо ее сморщилось, пошло красными пятнами. Дышать ей было трудно.
— Муамо, зачем ты плачешь? — Вейкко стал полотенцем утирать лицо матери.— Сама спрашивала, скоро ли Айно приедет, она пришла, а ты — плакать.
— Ждала я тебя, доченька, ждала,— говорила больная, всхлипывая.— Хорошие были доктора, лечили меня, а я тебя ждала. Чтобы глаза мои ты закрыла.
— Ну что ты, Наталия Артемьевна,— успокаивала Айно.
Она подняла одеяло с груди больной, и Вейкко ужаснулся. «Кости да кожа» — говорят иногда о людях, теперь он видел, что это значит, но видел — на своей матери.
— Поверните меня чуть на бок,— попросила больная.
Айно и Вейкко осторожно повернули высохшее тело Наталии Артемьевны на бок и подложили подушки. Больная обвела палату помутневшими глазами и спросила:
— А где Ирина? Не приехала?
— У себя, в Кайтаниеми,— ответил Вейкко.— Зачем ей приезжать?
— Хотелось бы увидеть ее, проститься.
— Еще ты ее увидишь, сама в Кайтаниеми поедешь,— говорила Айно.
Вейкко послышалось, что голос Айно дрогнул. Он посмотрел на нее и заметил, что глаза ее влажные. Айно Андреевна смерила кровяное давление, прослушала больную, потом, опустив руки, тихо вздохнула. Так тихо, что ее вздох услышал только Вейкко, нервы которого были так напряжены, что он сейчас замечал все. Вейкко все стало ясно. Он понимал Айно — она должна говорить слова утешения больному даже тогда, когда знает, что человеку осталось жить считанные минуты.
Чем объяснить то, что ведомый силой предчувствия человек спешит к умирающему, словно слыша его зов, хотя и не знает, что близкий ему человек при смерти. Уже имеются приборы, способные уловить на определенном расстоянии биотоки человеческого мозга, но они не в состоянии все же расшифровать мысли человека. Ведь и в наш атом- но-кибернетический век наука во многих отраслях делает еще первые шаги. Как бы там ни было,—существует ли передача мысли на расстоянии, или это было просто совпадением, случайностью, но буквально через несколько минут после того, как Наталия Артемьевна высказала пожелание увидеть Ирину, та появилась на пороге палаты, с пунцовыми от весеннего морозца щеками и с инеем на висках.
Вейкко даже вздрогнул:
— Ты?! Муамо тебя ждала.
— Да, я. Приехала, а мне говорят — ты в больнице. Как себя чувствуешь, муамо?
— Мало уж мне осталось чувствовать себя,— прошептала Наталия Артемьевна.— Доченька, подойди поближе.
И она опять начала плакать. Слезы душили ее, она на ощупь нашла руку невестки, потом нащупала руку Вейкко.
— Живите в мире да в согласии. Не ссорьтесь. Ребенка возьмите. В доме должен был ребенок. А меня плохим не... Не сумела я вырастить Вейкко, как надо было бы. Бедно мы жили... Что было, то было...— Наталия Артемьевна чуть снова не зарыдала, но Вейкко успел успокоить ее:
— Не говори так, муамо. Ты еще... еще мы с тобой поедем в Кайтаниеми, домой...
— А как там...— мать хотела что-то спросить, но забыла или же не нашла слов. Потом она начала говорить, то ли в бреду, то ли наказывая еще в сознании: — Весна придет... Сети... починить надо... Потом надо...
Она что-то шептала, но слов нельзя было уже разобрать. Глаза у больной стали сами собой закрываться, Айно Андреевна тихо спросила:
— Заснешь? Тебе лучше стало.
— Вроде...
И Наталия Артемьевна заснула. Ирина осторожно поправила на ней одеяло, и они все тихо удалились.
Через полчаса на дом к Айно Андреевне прибежала санитарка. Вейкко и Ирина тоже были там.
— Муамо спит? — спросил Вейкко.
— Спит... Вейкко Яковлевич, иди к ней.
И санитарка отвернулась к окну.
Мать спала. Спокойно, освободившись от всех земных 8абот. Прямая. Со строгим лицом. Сложив руки на груди.
На берегах Сийкаярви стало меньше одним старожилом, человеком старого поколения карел.
Вейкко бессильно опустился на стул:
— Мама!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112