Старик просто решил любой ценой добиться всеобщего уважения в поселке. И не ради славы, а ради дочери. Он думает таким образом смыть позорное пятно с Изольды, растратчицы. Это не просто догадки. Ведь старик говорил во всеуслышание, даже в присутствии Ларинена, что он, мол, не верит в виновность дочери. А Вейкко есть Вейкко: «Подождем, все выяснится. Так что, Наум Сидорович, не беспокойтесь». Тоже утешитель нашелся!
Все это огорчало Коллиева: партийный работник не должен вести себя так. К сожалению, все это надо учесть, запомнить. Он, Коллиев, старый опытный руководитель, не должен проходить мимо. Впрочем, теперь все разболтались. И долго ли будет так продолжаться? Коллиев возмущался про себя.
Широкий коридор школы служил и зрительным залом. В конце коридора была сцена. Направо двери в классы, налево большие окна, занавешенные вечером гардинами. В зале горели яркие люстры, было светло и тепло.
Здесь оказалось много людей, словно был праздник или собрание. Школьников было немного, да и из них многие сидели на сцене и с таким остервенением дули в разные трубы, что могли лопнуть барабанные перепонки. Больше всего было рабочей молодежи. Они сидели в зале и слушали. Почему они здесь, ведь сегодня репетиция? — недоумевали и Ларинен и Коллиев. Была здесь даже Люся Кауронен, заведующая клубом. А в клубе темно. Кино было днем, а вечером... А вечером она сидит здесь. И Прасковья Федоровна, директор школы, здесь — словно все идет так, как и положено.
Наум Сидорович стоял спиной к залу и увлеченно махал палочкой. Выпучив глаза и надув щеки, школьники следили за движениями дирижера и дули в трубы. Коллиев потянул Ларинена за рукав: можно зайти сюда и в другой раз. Ему сейчас хотелось домой. Но Ларинен стал слушать.
Дирижерская палочка выписывала все более энергичные круги, словно подзадоривая оркестрантов. Ребята дули изо всех сил. Наконец последний резкий взмах дирижера, последний раз рявкнули трубы — и настала тишина.
Директор школы захлопала, за ней стали аплодировать и другие. Ларинен тоже стал хлопать, кивая Науму Сидоровичу, который обернулся и раскланивался, как настоящий дирижер на концерте. Музыканты снимали мундштуки с труб, обтирали их, продували. Наум Сидорович постучал палочкой по пюпитру и стал что-то говорить оркестрантам.
Коллиев махнул рукой Люсе Кауронен. Она подошла к нему.
— Что вы еще собираетесь здесь делать? — спросил Коллиев сердито.
— Сейчас начнется занятие драмкружка.
— Почему не в клубе?
— Так они сами захотели. Директор школы разрешила.
Прасковья Федоровна подошла к ним, поздоровалась с
Коллиевым за руку.
— Школа, конечно, не место для репетиций. Но что же делать: в клубе холодно. Вот я и разрешила.
— Кроме того, Наум Сидорович обещал вести репетицию,— вставила Люся.
— Ты сама, что ли, не можешь вести? — Коллиев удивился.— За что же мы тебе деньги платим?
— Зачем вы так? — девушка покраснела.— Наум Сидорович согласился консультировать. Он же актер. Профессиональный, опытный.
«Ну конечно, опытный... актер...— подумал Коллиев.— Знаем мы, в чем он опытный...»
— Что же получается? — сказал Коллиев.— Ты довела работу в клубе до такого состояния, что сама не хочешь идти в клуб. Ты человек молодой, как ты не понимаешь современной молодежи? Ведь она, молодежь, не хочет сидеть сложа руки, как сидишь ты. Если людям нечем заняться, они начинают пить. Ты понимаешь? Мы говорим о тунеядцах, мы думали, что в Хаукилахти их нет. А это что такое? Ты деньги получаешь, а...
— Хватит! Ты сперва подумал бы, а потом говорил,— оборвал Вейкко Коллиева. Ларинена все считали человеком спокойным, он редко повышал голос, но сейчас он не выдержал.
— Послушай, ты...— Коллиев обернулся, но взял себя в руки: этого еще не хватало, чтобы председатель постройкома и парторг схватились у всех на глазах. Он обратился к директору школы: — Хорошо, что вы идете навстречу пожеланиям молодежи. Хотя это и не совсем законно. Но дело в том, что в клубе полный развал. Вы сами понимаете, Прасковья Федоровна, что у клуба и у школы свои цели. И нехорошо, если из-за авторитета школы пострадает авторитет клуба.
Директор школы пожала плечами, повернулась и пошла к двери. Ларинен попытался превратить разговор в шутку:
— Давайте создадим в Хаукилахти два независимых
государства — школу и клуб. Только на условиях мирного сосуществования.
Старик назначил ребятам время следующего занятия, попрощался с ними и потом обратился к Коллиеву:
— Ну, как мои ребятки? Они, конечно, дети еще, но есть среди них очень способные.
— Да, ничего. Вроде получается,-—буркнул в ответ Коллиев с видом знатока.— Только я хочу вам напомнить, что инструменты эти — имущество клуба. Если так дальше пойдет, то скоро весь клуб по бревнышку растащат по поселку.
— Трубы мы взяли с разрешения Люси,— оправдывался старик.— Под расписку. Здесь на них хоть играют, а там...
— Люся уже не заведует клубом,— сухо заметил Коллиев.
— Значит, вы собираетесь отбирать трубы?
— Надо обдумать, обговорить, и если решим оставить, то надо оформить как положено.
Коллиев говорил это рассеянно, а сам смотрел на Мирью, тоже сидевшую в зале. Заметив его взгляд, Мирья вспомнила, что они сегодня обещали прийти в гости к Коллиевым. И посмотрела на часы: еще рано. А Коллиеву стало вдруг приятно на душе: вот если бы со всеми было так — понимать друг друга с одного взгляда!
— Ну, у меня еще дела,— сказал он Ларинену.— Я пошел.
Коллиев шел домой, с горечью размышляя о том, что его здесь не понимают, не то что с одного взгляда, не понимают ни слов его, ни дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112