И между ними проходит граница. Кстати, знаешь, что реки из Хаапавеси текут на запад, а из Сийкаярви — на восток?
— Почему — кстати? И какое это имеет значение? Что ты хочешь сказать? Говори прямо.
— Я просто так,— печально сказала Мирья.— География вспомнилась.
— Мирья! Почему ты не отвечаешь?
— В другой раз, потом. Пойдем погуляем. А то здесь прохладно. Там за мостом, кажется, большой зоопарк. Больше, чем в Хельсинки. Пойдем?
— Я все-таки не понимаю, что случилось.
— Не спрашивай ничего, Нийло. Смотри, какой красивый город Ленинград!
Финские туристы проводили в Ленинграде последний вечер.
В просторном номере гостиницы «Астория» за большим столом сидели три пожилых человека: коммерции советник из Финляндии, немало поездивший по свету, директор фабрики из Ленинграда и маляр с далекой стройки, затерявшейся в лесах Карелии.
На улице было по-летнему тепло, и, хотя окна были распахнуты, мужчины сидели без пиджаков; коммерции совет
ник —в белоснежной нейлоновой сорочке, директор фабрики— в спортивной тенниске с короткими рукавами, а маляр— в полотняной белой рубашке без галстука. Обувь была разная — коммерции советник был в черных лакированных туфлях, директор завода — в коричневых полуботинках, а маляр — в простых сапогах. В обычных условиях каждый из трех сидевших имел свое любимое курево: коммерции советник предпочитал курить сигары, директору завода по душе были папиросы «Казбек», а строитель из Карелии любил махорку. Но в этот вечер все трое курили ароматный трубочный табак. В хрустальной пепельнице дымились три самодельные трубки, вырезанные из карельской березы: трубки были настолько одинаковы, что их невозможно было отличить одну от другой.
И как бы велика ни была разница в общественном положении и в профессии этих трех человек, все же в чертах их лиц было что-то общее, что-то схожее. Крепкий тяжелый подбородок, широкий нос, глаза серо-стального цвета. Коммерции советник и рабочий одинаково лысые, а волосы на темени директора завода уже такие редкие, что можно с уверенностью сказать: через пару лет и он догонит двух первых.
Эти три одинаковые трубки из карельской березы вырезаны одними руками. Руками карельского мужика Хотатты из Хаукилахти, давным-давно уже умершего. И эти три разных человека родились под одной крышей, в просторной избе Хотатты из Хаукилахти, и так их и называли, если начать со старшего,— Хотаттов Мийккула, Хотаттов Ортьо и Хотаттов Хуоти.
Единственное, что осталось у братьев на память об отце,— это трубки, и каждый хранил свою трубку как самую ценную реликвию. Собираясь на эту встречу, каждый из братьев без всякой договоренности первым делом разыскал трубку, чтобы взять ее с собой.
Стол был завален яствами, заставлен бутылками. Они сели за стол в середине дня и еще не спешили вставать из- за него, хотя давно уже наступил вечер. За этим столом за долгие годы впервые удалось поговорить вволю: вспомнить прошлое, рассказать о себе. Все остальные дни, хотя они и были вместе, ушли на экскурсии, на поездки по городу. От общего маршрута туристической группы они отступили только раз — заехали на завод, которым руководил Хуоти, а потом к нему на обед, на его квартиру, расположенную довольно далеко от центра, в новом районе города.
Они говорили по-фински. Коммерции советник — на хорошем литературном языке. Директор завода — с русским акцентом, с трудом подбирая и вспоминая слова, а Оргьо говорил на сочном и звучном старом диалекте родных мест.
— Вот мы и собрались за одним столом, сыновья Хо- татты,— говорил коммерции советник, разглядывая братьев,— хотя нет уже ни Хотатты, ни Хаукилахти:
— Хаукилахти-то есть,— заметил Ортьо.— Еще красивее и больше стала. И Сийкаярви осталось. Лежит на своем месте да на солнце поблескивает и волны катит.
— Да, Сийкаярви, Сийкаярви! — мечтательно произнес коммерции советник.— Я долго о нем вспоминал. И сейчас иногда вспоминаю. Детство, юность, дом. Это не забудешь, каким бы дом ни был.
— А чем дом-то был плох? Дом как дом. Только не дали гады стоять ему на месте, пришли и сожгли. Сам знаешь кто.
Хуоти неодобрительно посмотрел на брата: не слишком ли прямо Ортьо говорит, режет правду-матку, надо ли сейчас так...
Коммерции советник стал вспоминать:
— Вы, наверное, не помните... Как-то осенью мы с муамо отправились сети смотреть, ряпушка как раз шла. Поднялся ветер. Буря настоящая. Сети-то мы подняли, а сами чуть не утонули. Лодка была полна воды до самых краев. Едва успели добраться до какого-то острова. Забыл уже, как он называется...
— Островов там много,— сказал Ортьо.— Есть Муехсуари, есть Мянтюсуари... Да и ветра часто бывают на Сийкаярви, разве упомнишь все. А слушай, это не тогда было, когда туатто за вами на другой лодке поехал? Помню, помню. Пришел с охоты, вас нет, ну, говорит, пойду за горе- рыбаками.
— Да, туатто и муамо...
Когда они вспомнили все, что могли вспомнить, и рассказали каждый о перипетиях своей жизни, откровенно, как и положено между братьями, коммерции советник вновь вернулся к своим впечатлениям от поездки. Он заметил:
— По-моему, самый страшный враг истины — это пропаганда. Правда, я не читаю коммунистической газеты в Финляндии, но полагаю1 что они так расписывают жизнь
в Советском Союзе, будто у вас сплошной рай. А в наших газетах жизнь вашей страны преподносится в черных красках либо умалчивают о таких вещах, о которых невыгодно писать.
— А какие же это газеты для тебя «ваши»? — спросил Ортьо с невинным видом.
Хуоти поморщился: ему вопрос Ортьо казался нетактичным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112