Парочки гуляли по глубоким тропинкам, таким узким, что поневоле приходилось идти, прижавшись друг к другу. «Скоро потребуется много квартир,— улыбнулась Елена Петровна, глядя на них.— А там и садики, и ясли».
Когда Елене Петровне хотелось поговорить о Мирке, она шла к Айно Андреевне. Она уже все продумала. Весной она поедет за Миркой, а потом вместе — па Черное море. С недельку проведут в Москве, походят по музеям, театрам, потом в Ленинград... В Петрозаводске тоже побудут, заедут на пару дней в Туулилахти. И потом — сюда. Здесь Мирка привыкнет к новой обстановке, научится говорить по-русски и потом поедет учиться. Мирка должна учиться— так хочет она, мать. Она все-все продумала.
Айно Андреевна немного засомневалась:
— Я, конечно, не успела узнать, в каких условиях выросла Мирка, но, может быть, ей тяжело будет привыкнуть к такому...— она показала на окно, за которым стояла тайга, освещенная прожекторами, вся в дыму и искрах.
— Но она ведь моя дочь! — возразила Елена Петровна.
Вернувшись в палатку, она опять села за письмо. Мирка
должна заранее знать, куда она едет. Мать хотела рассказать дочери о ее родине суровую, но прекрасную правду.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«Моя родная доченька Мирка...»
Длинное письмо, написанное незнакомым почерком. Фотокарточка какой-то женщины. Ома сидит в кресле, дородная, важная, точно хозяйка богатого поместья. А за ее спиной возвышается белоснежный дворец с колоннами, окруженный пышными пальмами.
Мирья не сразу поняла, от кого это письмо и чей это снимок. Но подпись: «твоя мама». Эта женщина — мама? Нет, ей в тысячу раз дороже полуразвалившаяся избушка на Алинанниеми и Алина, сгорбленная, старая.
Мирья прочитала начало письма и снова взяла фотографию. Теперь женщина на снимке уже не казалась ей надменной. А этот дворец, оказывается, не ее, а просто дом отдыха на берегу Черного моря. Она там отдыхает.
Письмо написано по-фински, правда с некоторыми непривычными оборотами, но Мирья этого не замечала.
...Отца уже нет. А мама жива, хотя Мирья считала ее умершей почти семнадцать лет назад. Да она и была тогда на волосок от смерти. Ее подобрали без сознания, много месяцев она лежала в госпитале.
На фотографии — женщина, много испытавшая и вынесшая... Она никогда не плакала, а вот теперь плачет... И руки ее дрожат... Мирья видела это по письму.
— Мама!..
Мирья дочитала письмо до середины, и только здесь то, что она вначале сознавала рассудком, дошло до сердца. Мама, ее настоящая, родившая ее мать,— жива!
Это глаза ее матери. Ее волосы... Ее лицо! Такой, именно такой Мирья ее и представляла.
У девушки вырвался сдавленный крик, а глаза сияли.
Мирья была одна в отделении общества. Она металась из комнаты в комнату, подбежала к зеркалу, посмеялась, увидев свое отражение, и опять кружилась в поисках хоть кого-нибудь, чтобы поделиться новостью. По характеру она все-таки оставалась карелкой — темпераментной и непосредственной, не умеющей скрывать свои чувства. Схватив с вешалки пальто, она заперла дверь и чуть ли не кубарем скатилась по лестнице на улицу.
Крупные белые хлопья тихо кружились в воздухе, словно подыскивая место, где можно было бы лежать нетронутыми. Но разве найти им такой укромный уголок на городском тротуаре и на улицах, по которым сновали люди и неслись машины. И никому не приходило в голову, что они топчут красоту, которую способна создать только природа.
Мирье было обидно, что она не могла поделиться новостью с Нийло. Он целыми днями носился по городу в поисках работы и ночевал где-то у знакомого. Телефона у него не было, да и адреса Мирья тоже толком не знала. Мирья была уверена, что Нийло тоже обрадуется, узнав ее новость.
Она решила зайти на стройку. К тому же туда было и поручение. Знакомые ей строители работали на другом месте— на берегу озера высилось огромное здание нового магазина и ресторана.
Кряжистый рабочий настилал пол. По-видимому, он был мастером по этой части, потому что на всех стройках Мирья заставала его за одной и той же работой. И неизменно он приветствовал девушку словами:
— Ну, что хорошего Мирья нам сегодня скажет?
— А я получила письмо из Советского Союза. Моя мама жива и зовет меня к себе. Вот.
— Да что ты!
Кряжистый рабочий взял письмо, чтобы своими глазами удостовериться в таком чуде.
— Надо будет потом прочитать.
Потом? Только теперь Мирья сообразила, что никто не может читать такое длинное письмо в рабочее время, пусть даже в нем новости будут и того важнее. И она сказала:
— Папа, мой папа — карел, погиб на войне.
— Да... Война, она...— вздохнул кто-то.
— А мама жива. Она—прораб-строитель.— Мирья взяла письмо и, бережно сложив его, спрятала.— Вот ее фотография.
— Значит, она как Иокивирта у нас? — спросил рябой рабочий, который как-то сказал, что сидел с отцом в одной камере.
Это сравнение показалось девушке даже оскорбительным. А рабочий удивлялся:
— Гляди-ка ты, в Советском Союзе женщины такие посты занимают...
Вдруг появился Иокивирта. При виде Мирьи его пухлое лицо начало наливаться кровью.
— Нейти 1 опять сюда занесло? Здесь не общество «Финляндия — СССР», здесь люди заняты делом!
Он сердито направился к Мирье, но перед ним вырос огромного роста рабочий и, заслонив своими саженными плечами хрупкую девушку, необыкновенно спокойно сказал:
— Смотри, прораб, не споткнись. Пол-то здесь недоделан.
— Да, тут недолго споткнуться,— подтвердил рябой рабочий, тоже оказавшийся перед инженером.
— Тут надо ходить поосторожнее,— посоветовал еще кто-то.
Мирья тихо сообщила широкоплечему рабочему, когда будет собрание общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91