Белокрылая птица
финск
Книга первая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Маленькая бойкая птичка вспорхнула на ржавую решетку и, наклонив голову набок, заглянула в окно тюремной камеры: любопытно, как умирает человек.
А человек не хотел умирать. Он метался, бил ногами и, размахивая кулаками, отчаянно отбивался от кого-то невидимого, словно пытался вырваться из сырой и темной камеры. Даже в бессознательном состоянии он из последних сил цеплялся за жизнь.
Постепенно со щек его сошла мертвенная бледность, дыхание стало ровнее, и он перестал биться.
Смерти пришлось опять отступить.
Птичка повернула желтую грудку к свету, расправила голубые, с белыми полосками крылья и перелетела через высокую каменную стену. Там, на воле, она села на березу и защебетала, будто хотела оповестить весь мир, что человеку, который лежит на холодном цементном полу тюремной камеры, очень тяжело, но он еще жив и даже не намерен умирать.
А человек, обливаясь холодным потом, лежал в забытьи, водил языком по пересохшим губам и чуть слышно шептал:
— Алина, пить!
Никто не подошел к нему. Человек повторил настойчивее:
— Пить!
Потом открыл глаза и увидел перед собой глинцо-серую стену, где-то высоко под потолком окошко с решеткой и в нем кусок синего неба, такой маленький и прямоугольный, что его можно было принять за написанный художником этюд, если бы его окаймляла рамка, а не перечеркивали грубые стальные прутья.
Наконец до сознания больного дошло, что Алина не отзовется, не подойдет к нему, что она далеко и он здесь один, за решеткой.
У человека в тюремной камере опять помутилось сознание. Ему показалось, что синий квадратик под потолком заплескался прохладной влагой, до которой можно было почти дотянуться губами, но что-то мешало, и он никак не мог преодолеть это что-то. Перед глазами стояло измученное горем лицо Алины, а в ушах зазвенел жалобный крик маленького Калеви: «Папа, папа!»
И все же он понял, что Калеви никогда не позовет его на помощь, что он безмолвно лежит на кладбище около церкви.
Чувство мучительной жажды привело человека окончательно в себя, и он крикнул:
— Воды! Принесите воды!
Проскрежетал ключ в ржавом замке, послышались грузные шаги, и больной почувствовал на губах прохладу мокрой глиняной кружки. Кто-то приподнял его голову и сунул в рот какие-то таблетки. Больной вцепился зубами в край кружки и пил, пил... Потом дверь камеры захлопнулась, щелкнул замок, и человек опять остался один.
Ему стало немного легче, и он забылся тяжелым сном. Он не слышал, как в камеру принесли матрац и его подняли на постель.
На следующее утро человек чувствовал во всем теле острую боль и слабость, но кризис миновал. Полное сознание вернулось к нему. И тем мучительнее было видеть себя в тюрьме и тем больнее переживать большую утрату.
...Это лето перевернуло всю его жизнь, если ее вообще теперь можно называть жизнью. В самый разгар весеннего сева на собственном участке — своей эта земля была всего второй год — его призвали в армию. Его, пожилого человека, который честно отслужил действительную службу, отстукал весь срок до последнего денечка.
А потом началась война.
Он не был трусом. Это мог подтвердить всякий, кто знал его. Но на фронт он не хотел идти. И не пошел. Во время большого перехода по незнакомым местам он отстал от роты и долго скрывался в лесу, избегая людей. В такое время не знаешь, что у кого на уме. Вскоре он заметил, что военная полиция напала на его след. Переплыл какую-то
бурную студеную речку и, насквозь мокрый, стуча от холода зубами, почти сутки укрывался под разлапистой елью от полиции и дождя. Под этой елью его и поймали. Что он мог поделать, если на него в упор уставились три черных глазка автоматов!
Более месяца он находился на грани жизни и смерти. А когда начал было поправляться, на него обрушился новый удар...
Он узнал, что потерял сына, своего маленького Калеви. Этот удар сломил его окончательно, и он снова впал в беспамятство.
...Ему принесли завтрак — миску горячей овсяной каши и глиняную кружку горячего эрзац-кофе. На каше расплывался желтый глазок масла. Видимо, ему хотели сохранить жизнь. Есть не хотелось, но есть нужно было. Ведь не каждое утро ему приносили кашу с маслом. Кофе он выпил с удовольствием, выпил бы и еще.
Потом в камеру вкатился на коротких ножках толстый красномордый тюремщик, неся перед своим объемистым животом на вытянутых руках небольшую скамеечку. Он молча опустил ее около дверей и вытер сиденье рукавом кителя. Следом за ним вошел долговязый узколицый пастор в хорошо выглаженной черной сутане с белоснежным воротничком. В руках он держал маленькую черную Библию, крепко прижимая ее тонкими длинными пальцами к груди. Пастор молча сел, а когда тюремщик удалился, возвел глаза к перечеркнутому решеткой квадратику синего неба и заговорил немного нараспев, отчетливо и ясно выговаривая каждое слово:
— Воздадим хвалу господу нашему за то, что он милостью своей возвратил тебе вновь здоровье и силу, чтобы мы смогли вместе отблагодарить всемогущего за этот ясный день и порадоваться вестям о новых победах воинов на полях брани.
— А за какую же милость я должен благодарить его, позвольте узнать, господин пастор? — угрюмо усмехнулся заключенный.
— Будь терпелив, брат мой, и ты постигнешь, что тяжкими страданиями, выпавшими на твою долю, господь испытывает тебя, и ты можешь искупить грехи свои, покаявшись в них... Возблагодаримте господа за то, что сын твой Калеви предстал перед ним чистым от греков земных...
— Господин пастор, оставьте моего сына в покое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91