— тихо, но твердо сказал заключенный.
Пастор уголком глаза взглянул на стол. Металлические ножки стола были накрепко привинчены к полу. На столе стояли миска и тяжелая глиняная кружка. И пастор продолжал уже более земным голосом:
— Ну что ж, поговорим тогда как земляки и старые знакомые. Мы живем в очень трудное, но и великое время. Наши войска одержали немало побед на полях сражений, освободили почти всю братскую Восточную Карелию и успешно продвигаются вперед. А когда наступит день полной победы— а она не за горами,— каждому финну придется ответить перед богом и совестью своей, где он был и что он делал в эти дни тяжелых испытаний. Меня очень тревожит, как ответишь ты, друг мой.
— Я спрошу: почему крестьянину не дают трудиться на своей земле? Пусть воюют те, кому нужна война.
— Вот видишь. Это коммунисты так говорят. И этим они помогают врагу. Не хотелось бы верить, что ты заодно с ними.
— Господин пастор, я не коммунист, не коалиционер и не любитель войн. Я — земледелец, и только. А вот господин пастор, я вижу, понемногу становится агентом коммунистов. Кто бы мог подумать!
От неожиданности пастор чуть не выронил маленькую черную книгу, которую он все еще держал обеими руками.
— Я?! Как ты сказал? Как ты смеешь!
— А вы не сердитесь. Я не впервые слышу такие слова от вас: что ни умная мысль, то, по вашему мнению, от коммунистов. Кто это при всем народе говорил в церкви, что коммунисты хотят землю поделить, заводы отдать народу и не хотят войны? Не вы ли, господин пастор? Конечно, вы не одобряли этого; конечно, вы и ругали их на чем свет стоит. Но народ ведь не дурак, он соображает, что к чему, когда ему такое говорят. В вашем положении, господин пастор, следовало бы быть поосторожнее. За такую агитацию в два счета составите мне компанию в этой камере — время такое.
Пастор заметил на губах заключенного еле уловимую улыбку. Знал он этого Матикайнена. Никогда не определишь— шутит он или говорит серьезно. Но то, что он сейчас сказал,— это уж слишком.
Побелев от злости, пастор встал и, попрощавшись, повернулся к двери. Он дернул ее, но дверь была заперта,
— Вот так с вами и может случиться,-—съязвил Матикайнен.— Но вы не отчаивайтесь. На сей раз вас еще выпустят.
Дом Матикайнена стоял на узком мысе, затерявшемся среди бесчисленных островков и проливов озера Хаапавеси. С северной стороны мыс соединялся с материком узким перешейком, пересеченным высокой и крутой скалой. Отсюда мыс и получил название — Каллиониеми, мыс Скалистый. А Матикайнен переименовал его, назвал в честь жены— Алинанниеми, мыс Алины. Правда, название это было принято только в семье Матикайнена, и то недавно, после того, как однажды, вернувшись из села, он выложил на стол по всем правилам оформленную, скрепленную печатями купчую, в которой говорилось, что отныне он, Маттикалеви Матикайнен, является полновластным хозяином всего движимого и недвижимого имущества, всех лесов и полей, расположенных на Каллиониеми, что уточнялось прилагаемой схемой мыса.
На глаза Алины тогда навернулись слезы. Она тщательно вытерла передником и без того чистые руки и взяла бумаги. Нет, не для того, чтобы собственными глазами убедиться в их достоверности,— громоздкие фразы официального документа трудно укладывались в ее сознании, она не собиралась вчитываться в них, ей просто хотелось подержать в руках эти бумаги. Она провела по ним шершавой ладонью и бережно положила обратно на стол.
Потом Алина затопила плиту, вылила из кофейника старую гущу и налила свежей воды. Ради такого случая стоило сварить хороший кофе и накрыть стол новой скатертью.
— Ну, что ты скажешь, королева всея державы? — Хозяин взял ее за талию и усадил на колени.
— Тоже мне нашел королеву! Вечно ты шутишь.
Но самой шутка понравилась, она покраснела и спрятала лицо в передник.
— А назовем мы наши владения Алинанниеми.
Это можно было принять тоже за шутку, но муж не шутил. С тех пор он называл мыс по имени жены. А сына величал наследным принцем.
От плиты веяло жаром. Алина открыла окно. Сирень во дворе была в цвету, и в комнату хлынул ее хмельной аромат. Они сидели вдвоем. Калеви где-то на косе управлял флотилией корабликов из сосновой коры. Единственным свидетелем семейного счастья была маленькая желтогрудая птичка с белыми полосками на крыльях. Она хлопотливо сновала в кусте сирени. И эта птичка и этот куст стали им сегодня роднее и дороже, хотя сирень уже много лет росла под окном. Раньше она была чужая, а теперь — собственная.
Прошел год, и сирень снова распустилась. Только хозяин Алинанниеми уже не сидел у окна, не любовался цветами. Он сидел за другим окном, за окном с толстыми железными прутьями.
Алина решила искать правду. Добившись короткого свидания с мужем, она разрыдалась:
— Матти, дорогой, за что тебя? Ты же никого не убил, ничего не украл.
Матти ответил коротко:
— Как раз за то, что я не хотел ни убивать, ни воровать.
Такой уж он, ее Матти,— никогда о себе не думает. Ведь мог же сказать что-нибудь в свое оправдание. Вот хотя бы на здоровье пожаловался. Оно и в самом деле у него неважное: по ночам ломит ноги и поясницу — ведь всю жизнь ему пришлось сгибаться с мотыгой и за плугом, копать канавы, стоя в холодной воде. Куда ему на фронт, там и молодым трудно.
Алина решила обратиться за помощью к пастору. Кто, как не духовный отец, может помочь в беде. Все считали его добрым человеком, истинным христианином, он любил в своих проповедях порицать тех, кто обижает слабых и сеет семена насилия.
Алина впервые увидела пастора в домашней обстановке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91