одни сознательно делают подлость, а другие потому, что не умеют делать добро.
Воронов, задумавшись, промолвил:
— Микола Петрович, мы с тобой делали добро и, если нужно будет, горы еще своротим.
— Ну, ты-то молодой еще! — только и ответил Степаненко.^
Дома Степаненко был немало удивлен: откуда столько цветов! Николай объяснил:
— Школьники принесли. Нашли, видишь, новоиспеченного фронтового героя.
Анни не вытерпела:
— Ребята от всего сердца, а ты... Меня так тронуло, что чуть было не прослезилась. Только вот вожатая говорила слишком уж приторно.
— А стишок-то был ничего. Только, конечно, не стоило его мне посвящать,— согласился Николай.— Интересно, кто автор.
— Да кто-нибудь из литературного кружка. Может быть, даже Павел Кюллиев.
— У меня сегодня тоже вроде знаменательный день,— подавленным голосом сказал Степаненко.— Сдал дела. Вторично и навсегда. Только без стихов и без цветов.
Степаненко лег на диван. Ему стало грустно, одиноко. Сердце сжималось от неясной боли. Он стал прислушиваться к биению сердца. Неужели тоже сдает? А так хотелось бы жить. О жизни, о сердце, о смерти он никогда раньше не думал. Сегодня — впервые.
Воронов сказал правду. В Туулилахти наконец прислали инженера для монтажа станков. Это была еще совсем молодая девушка. Первые ночи она провела в доме приезжих, а потом ей дали комнату в новом деревянном доме. В поселке о приезжей отзывались неодобрительно: «Девушка, а ходит в брюках, да в таких узеньких, совсем в обтяжку. Губы красит, и волосы что конский хвост болтаются...»
Познакомившись с Еленой Петровной, она спросила, где можно помыться с дороги, а узнав, что в бане нет ванных и даже душа, пришла в ужас.
— Грязь-то отмоется,— успокоила Елена Петровна.— Забирайтесь на полок, захватите с собой веник и поддайте пару по-настоящему.
Девушка брезгливо поморщилась.
Воронов посмеивался над теми, кто осуждал девушку за стремление модно одеваться: «То ли еще будет, когда Туулилахти станет настоящим городом». Стиляг он видел только во время командировок в больших городах, реже в Петрозаводске. Его возмущали не только стиляги, но и те, кто писал о них повести, романы, ставил кинофильмы, заслоняя этими псевдогероями настоящих героев нашего времени. Михаилу Матвеевичу не нравилось многое в поведении известной части молодежи, увлекавшейся модной зарубежной музыкой, танцами и трюкачеством в искусстве. Воронов считал, что молодежь должна творчески развивать добрые традиции классики и советского реалистического искусства и музыки. Только эти традиции могут уберечь в человеке чувство прекрасного. Иногда молодежь и спотыкается, и ошибается, иногда может наломать дров, принять за прекрасное и новое то, что является отнюдь не новым и далеко не прекрасным. Тогда нужно подсказать ей, дать совет дружески, убедительно, и она поймет. С теми же, кто упорствует в своих заблуждениях, ничего не поделаешь — приходится, в интересах самой же молодежи, говорить резко, но всегда справедливо, как подобает отцу воспитывать своих детей. Их надо понимать, иногда и защищать. В защиту
одной девушки Воронов написал даже письмо в республиканскую газету. Какая-то девушка, выпускница десятого класса, прислала в редакцию наивное письмо о том, что у нас напрасно называют образцами социалистического города поселки, состоящие из деревянных домиков, вокруг которых лес сначала вырубают подчистую, а после начинают сажать деревья, озеленять. И началась проработка девушки. В течение многих недель в газете печатались адресованные ей открытые письма. И никто серьезно не задумался и не понял того, что девушка критиковала отнюдь не призывы ехать на новостройки, а выступала против ненужной шумихи, против декларативных штампованных, стертых, как старая монета, фраз. Воронов тоже написал ответ, открытое письмо девушке — теплое, отеческое, с оттенком дружеского юмора. Его обращение к девушке заканчивалось приглашением приехать в Туулилахти. В том же письме он с острым сарказмом говорил о тех корреспондентах, которые обрушились на письмо девушки с грубыми, оскорбительными обвинениями, еще более шаблонными и стандартными, чем те слова и фразы, против которых выступила девушка.
Письмо Воронова не опубликовали, и девушка не приехала.
Нина, новый инженер, понравилась Воронову своей бойкостью, непринужденностью и даже остроумием, когда они встретились впервые в клубе и еще не говорили о служебных делах. Оказалось, ее отец погиб на фронте, а мать работала инженером на заводе. Ей очень хотелось, чтобы дочь тоже стала инженером. Воронов посоветовал девушке устроиться и сжиться с обстановкой, походить по стройке, а денька через два или три приступить к работе. И вот она приступила. Уже в качестве штатного инженера по монтажу машин она вошла к Воронову в кабинет и, робкая, застенчивая, даже чуть заикаясь, попросила материал для составления сметы монтажных работ. Воронов не любил застенчивых людей, робость его раздражала. Он окинул ее с ног до головы таким взглядом, что девушка заерзала на месте, не зная, куда деть руки.
— Так что вам? — Воронов спросил сухо, хотя девушка уже изложила свою просьбу.
— Так ведь... Для сметы нужны расчеты, цифры, всякое такое...
— Всякое такое, говорите? А я думал, вам нужны более точные данные.
— Да ведь...
— Вот что, Нина...
— Нина Венедиктовна. Но я хотела бы, чтобы вы называли меня просто Ниной.
— Может быть, я бы тоже хотел, чтобы меня называли Мишей. А я тут начальник, и придется быть Михаилом Матвеевичем. Вы инженер. Вот что, Нина Венедиктовна, видимо, мне самому придется пока заняться вашей сметой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91