Но потом — даже сам не заметил, как и когда это случилось,— от задушевных бесед с людьми он перешел к твердым, не терпящим возражения указаниям, даже голос его стал другим, каким-то металлическим, и ему доставляло удовольствие представлять себя человеком непреклонным, волевым, иногда даже безжалостным. Были годы, когда он самым искренним образом считал своим долгом ради бдительности жертвовать дружбой, привязанностью, подавлять в себе всякие такие слабости и безжалостно громить врагов народа и их прихвостней. Только он. сам знал, как трудно ему это давалось. Были моменты, когда в душу вкрадывалось сомнение, что, может быть, не все те, кому приклеивали этот страшный ярлык «враг народа», на самом деле враги; в самой глубине души иногда чувствовал жалость к семьям арестованных, страдавшим совершенно безвинно. Были и бессонные ночи, и кошмарные сны, от которых он просыпался, обливаясь холодным потом, и гордился тогда тем, что не дал воли своим слабостям. Но никто этого не оценил, наоборот, от него отворачивались, многие его презирали, ненавидели.
Петрикова перевели в другой район, где его близко никто не знал, где о нем могли судить лишь по анкетным данным, чистым и ничем не запятнанным.
На новом месте его приняли с уважением, к его словам и речам сперва прислушивались. Но в нем слишком быстро
разочаровывались: люди вскоре научились угадывать, что он скажет, какое примет решение. Его перестали переизбирать на прежние посты, с других он ушел по собственному желанию, и его никто не удерживал. Так пошло и пошло...
Ирья встретила его подозрительным взглядом, но тотчас поняла, что он трезвый. Но на всякий случай, как бы мимоходом, она подошла вплотную к нему, но нет, от него не пахло спиртным. Потом она спросила:
— Где же это ты пропадал?..
—На производственном совещании инженерно-технических работников.
— Тебя что, в инженеры зачисляют?
— Не одни только инженеры там были.
— А тебя там накормили или дома будешь есть?
Она язвила по привычке. Это он чувствовал даже по ее голосу, и ему хотелось сказать жене что-нибудь ласковое. Он сел за стол, уголком глаза следя за Ирьей, непричесанной, в старом, засаленном халате, с поварешкой в руке. А он помнил ее не такой. Двадцать лет назад она была самой красивой девушкой района. А как чудесно она пела! Ей тогда казалось, что впереди у нее большая, прекрасная жизнь. Но разве она виновата, что стала такой злой, раздражительной, неряшливой? В свое время она слишком поверила в него, в его красивые слова. Она думала, что их жизнь будет полной вдохновения, газета, уюта, книг, песен. Не будет ни забот, ни нужды, ни ссор.
И действительно, многие годы Ирья жила без забот, без нужды, без работы и без детей. Но безделье и беззаботная жизнь стали давать со временем все меньше удовольствия. Ирья начала злиться на себя и на окружающих, в людях видела только пороки, все дни ее были заполнены лишь разговорами о том, как одеваются жены других ответственных работников, кто о чем и с кем говорит, к кому ходят и чем угощают. Нет, не этого она ждала от жизни.
А потом мужа стали понижать в должностях, зарплата его уменьшалась. И тогда она решила, что, пока не поздно, надо иметь детей, будто жизнь от них станет легче. И стали появляться дети. Ирья растолстела, перестала следить за собой, она стала вспыльчивой и грубой.
Но разве только он виноват, что ее жизнь не удалась? Ведь он всегда так искренне оставался верен работе, общему делу.
Что он мог сказать своей жене ласкового, утешительного!
Когда Ирья принесла ему на стол тарелку остывшего супа, он мягко взял ее за локоть:
— Ничего, Ирья, поживем еще, увидишь!
Она удивленно взглянула на него, вздохнула и ничего не ответила.
В тот вечер Николай Карлович долго не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли — о сегодняшнем совещании, о прошлых заслугах, с которыми теперь не считались, о неудачах, о которых говорили незаслуженно много и резко, о том, что будет зима и холод и эту комнатушку, наверное, продувает со всех сторон.
Он закурил папироску. Ирья, оказывается, тоже не спала. Она буркнула:
— Опять надымишь. Хотя бы о детях думал!
Он потушил папироску, встал, включил настольную лампу и, прикрыв абажур газетой, стал писать. Что и куда он пишет, он еще ясно не представлял себе, но ему просто хотелось занести на бумагу то, что он считал очень важным. Руководство стройки не позаботилось о разминировании строительной площадки — в результате пострадал рабочий. Варварское отношение к технике: половина машин простаивает, нуждаясь в ремонте, а о запасных частях не заботятся. Ремонт экскаватора доверили малограмотному пенсионеру, и, конечно, машина окончательно погибла. Прораб стройки, вместо того чтобы посоветоваться с рабочими, допускает в отношениях с рабочими грубость, дошла чуть ли не до рукоприкладства. Начальник стройки Воронов совершенно нетерпимо относится к критике, не прислушивается к голосу молодых, способных специалистов...
Николай Карлович хотел быть объективным: нет, он совершенно не исходил из своих симпатий или антипатий. Так, при первой встрече с этим молодым, способным специалистом он обозвал ее накрашенной куклой. Он, конечно, не забыл о том, что прораб, грубиянка Елена Петровна, хорошо относится к его жене и всячески помогает им. Но он болеет за общее дело. Конечно, он никому не хочет зла. Он, теперь простой рабочий, не жалуется на свою судьбу, ему дороже всего на свете общее благо. Он просит учесть свои прежние заслуги, его многолетний опыт партийной и советской работы и назначить его пусть на скромную, но все же руководящую должность, на которой он мог бы дать обществу больше пользы, чем он принесет в качестве мало
квалифицированного каменщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91