За столом Воронов не столько советовался с прорабом, сколько жаловался на трудности, с которыми предстоит встретиться. Начальник стройки был так озабочен и выглядел таким усталым, что Елена Петровна прониклась к нему сочувствием: какой бы у него ни был характер, а живет он одним — своим делом. У нее, Елены Петровны, прибавилось хоть что-то новое в жизни — Нина. А у него?
Из ресторана они пошли в театр. Возвращаясь в гостиницу, присели на скамейку в маленьком скверике. Елена
Петровна говорила о каких-то незначительных вещах, но ее собеседник чувствовал, что она находится под сильным впечатлением того, что услышала сегодня на конференции сторонников мира.
— Да, много мы с тобой испытали! — промолвил Воронов.— Не дай бог и им того же,— он кивнул на гуляющую по аллее молодежь.
Вспомнив годы войны, Воронов опять мысленно увидел перед собой не только разрывы снарядов, но и Ольгу. То ли потребность поделиться своими чувствами, то ли сама обстановка после театра заставила его вдруг разоткровенничаться, Воронов так описал Ольгу, что перед Еленой Петровной, которая никогда не встречала ее, вырисовался облик высокой, стройной, красивой и гордой женщины...
— Может быть, она еще вернется? — сказала Елена Петровна.— Вернется и скажет: прости, я ошиблась...
— Нет, эта женщина не ошибается! — Воронов горько усмехнулся.— Она семь раз отмерит, потом отрежет.
— А если бы она все-таки вернулась?
— Нет, она не вернется! — убежденно проговорил Воронов.— Мы были всего лишь хорошими боевыми товарищами. А женились по ошибке... Ольгу ранило на Одере. Она упала с седла, прежде чем я успел подхватить ее. Пуля пробила грудь навылет, изо рта шла кровь. Я был в медсанбате, когда ей прочищали рану. По лицу видел, что ей очень больно, но она ни разу не застонала... Вот такая она, Ольга!..
Елена Петровна подумала: с какой нежностью и уважением он вспоминает женщину, покинувшую его. И в ней проснулось желание рассказать о своей жизни.
— Я тоже когда-то была молода,— грустно усмехнулась она.— Ушла из девятого класса, думала, что хватит и тех знаний, чтобы служить мировой революции. О, сколько у нас тогда было идей! До хрипоты спорили на комсомольских собраниях о том, какой будет любовь в новом обществе, является ли ревность пережитком капитализма и сохранится ли этот проклятый пережиток при социализме. Дискутировали даже по такому поводу — как называть вечера, если их проводят утром. Мы устраивали их по воскресеньям. Собирали колхозников к девяти утра в красном уголке, ставили одноактные пьесы, пели хором, говорили зажигательные речи. Потом все строились в колонну и во главе с ораторами и певцами шагали на" колхозное поле — убирать картофель.
Она умолкла. Какой интересной, содержательной казалась теперь она, эта ушедшая юность, со всеми горестями, ошибками, наивностью взглядов на жизнь!
По аллее гуляла молодежь — новое поколение, с другими заботами, иными мечтами. Елене Петровне подумалось: они, вот эти девушки и парни, через лет двадцать — тридцать тоже будут с теплотой вспоминать дни своей молодости, добродушно смеяться над своими ошибками, мыслями о жизни. .
Вслух она промолвила:
— Завидую я вот им. Сколько у них впереди! Смотри, каким красивым стал город! А поверь мне, им этого будет мало, они опять будут переделывать и перестраивать на СВОЙ ВКУС. И ЖИТЬ будут ПО-ДРУГОМУ.
— И, быть может, даже не вспомнят добрым словом тех, кто им все это строил,— ответил Воронов.— А как у тебя дальше складывалась жизнь? С мужем-то ты долго жила?
Елена Петровна сосредоточенно теребила ремешок сумки и заговорила отрывисто:
— Только четыре года. Он был лесорубом и комсоргом лесопункта. Кончил семь классов, а за книгами просиживал ночи напролет. Как-то, помню, делал он доклад о Горьком. Это было в тридцать шестом, Горький тогда умер. Думала ну что он может сказать о Горьком! А слушала — и будто совсем нового человека видела перед свобод. Словом, Коля научил меня читать и думать. Я работала в столовой, потом счетоводом. Начала почитывать строительную литературу — Коля как, раз изучал это дело. Тогда еще жили в бараках. Но мы твердо верили, что, все лучшее — впереди. После свадьбы мы поселились а своей избушке. По вечерам в ней было как в бане, а утром зуб на зуб не попадал от холода. Обзавелись кое-какой.посудой, большой керосиновой лампой и книгами. Наше жилье называли избой-читальней молодоженов. Потом родился ребенок, девочка здоровая, поразительно тихая. Она могла часами играть в своей кроватке — на полу было холодно — и только поглядывала большими голубыми глазами на нас, когда мы сидели у лампы, уткнувшись в книги. Коля, собирался поехать учиться, но все откладывал, не мог оставить лесопункт. Его избрали парторгом, потом членом райкома...— Елена Петровна вертела в руках сумочку.—Ну, что еще? Потом все же решили,, что я останусь с дочкой, а он осенью уедет на учебу. Все документы уже были посланы, но при
шлось ему ехать не в институт, а на фронт... Он ушел во вторник, на третий день войны. Дочка все утро как-то странно смотрела на отца, в слезах. Но не плакала. Только сидела, глядела на нас, иногда терла руками щеки и опять смотрела на отца, на меня. Может быть, она старалась вести себя так, как и я. Я тоже не плакала... Михаил Матвеевич, может, пойдем, погуляем?
Она порывисто встала и пошла по аллее. Воронов еле догнал ее. Он понял: Елене Петровне не хочется, чтобы кто-нибудь, даже он — казалось, человек, с которым она уже много лет вместе работает,— видел ее расстроенной, переживающей. Она вдруг настолько изменилась, что Воронов невольно обратился к ней снова на «вы»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91