— На,— буркнула она, словно тот клянчил у нее водку целый день. Бутылка вернулась на дно сундука, замок щелкнул, и ключ исчез в кармане передника Оути Ивановны.
Микола Петрович кашлянул, выпил водку и понюхал кусок черного хлеба, тоже больше по старой привычке.
После войны Степаненко пристрастился к спиртному — от одиночества, с горя. Перебравшись к Оути Ивановне, он совсем бросил пить. Оути Ивановне казалось, что это слишком тяжело для него, и, когда Микола Петрович принес ей свою первую пенсию, она, к его изумлению, поставила перед ним полстакана водки и сказала коротко:
— Пей, хочется ведь...
И Микола Петрович пил, когда давали, а не давали — не пил:
— Нет так нет. Мне и не хочется.
И пил он только дома.
Поднявшись из-за стола, он закурил и подсел к Николаю, которого Анни кормила словно ребенка.
— Больше не хочу,— сказал Николай.
— Больно? — спросила Анни, осторожно дотронувшись до бинтов.
— Нет, нисколько.
— Ну, спи тогда. Мне пора на работу.
Оути Ивановна тоже вышла во двор, и мужчины остались одни.
— Ты не горюй,— начал Микола Петрович.— На войне бывает и смешнее.
Ничего смешного в сегодняшнем случае не было, но Николай не возражал, а Микола Петрович, усевшись на край кровати, продолжал:
— Это было, кажись, в конце июля сорок четвертого. Я тогда воевал уже в Карелии. Наша армия перешла в наступление на Масельском участке, и мы, партизаны, тоже давали белофиннам «прикурить». И вот как-то мы уже вторую неделю бродили по лесам, и дрались и, в общем, делали все то, что положено было делать. Харчи уже вышли, да и патроны были на исходе. Патронами нас обычно снабжали финны, но делали они это, конечно, неохотно. Ты меня слушаешь, Николай? Ну добре. Отправился я как- то вроде бы в разведку, поглядеть, как там дорога, свободна или нет. Дело было ночью. Чуть-чуть темнело. Ну, знаешь— летом. И вдруг откуда ни возьмись передо мной вырос финский солдат, такой старый, сгорбленный, намного старше меня. И получилось так, что мы оказались в пяти шагах друг от друга. Оба трохи опешили. А потом спохватились: кто кого опередит?.. У старика была винтовка за спиной, а у меня в руке револьвер. А это, знаешь ли, не одно и то же в таких случаях. До старика это, кажется, сперва не дошло. И мне пришлось разок пальнуть в воздух. Тогда и он смекнул, что к чему: поднял руки, повернулся спиной и бросил винтовку. Я вынул затвор, забрал патроны в карман и решил: нехай тащит свое ружье. С револьвером-то удобнее вести пленного, чем с его винтовкой. И вот пошли мы. А до наших было километра три с гаком...
— Так далеко в разведку в одиночку не ходят,— прервал Николай.
— Ты думаешь? — Микола Петрович обрадовался, что Николай слушает внимательно.— Не знаю, чему вас учили в армии в мирное время, а на войне, брат, всякое бывает, особливо если ты в партизанах.
— Конечно,— согласился Николай.— А был ли толк от него?
— Подожди, подожди. Все получилось совсем не так, как я думал. Он в самом деле казался старым и немощным. Веду я его и думаю: каких только стариков на войну не позабирали! Я говорю это потому, что «не цени собаку по шерсти». Старик плетется, едва ноги переставляет, так что
приходилось мне его в спину подталкивать. Но потом этот бис как-то сумел повернуться и так хватил меня под дых, что только звезды из глаз посыпались. Револьвер выпал у меня из рук и сразу же оказался у старика. А я-то свой револьвер знал. Это была такая чувствительная штука, что стоило трохи нажать, как пальнет. А ему, револьверу-то, все равно, в чьей руке быть и в кого стрелять... Ну, ничего не оставалось другого, как теперь уже мне поднять руки. А старик-то был, видать, шутник. Сунул он мне свою пустую винтовку и лопочет по-своему, что, дескать, твой черед тащить.
Пошли мы туда, куда старик повел. Он идет, покрякивает да револьвером мне показывает, куда путь держать. Моим-то револьвером! И до чего мне обидно стало. Всю войну провоевал, а тут, когда победа на носу,— в плен идти! Решил: нехай застрелит, а до конца не пойду. А сам себе иду. На войне, брат, дырку в голову всегда успеешь получить, если ничего путного не придумаешь... Сначала нужно постараться, чтобы она была мало-мальски цела. Голова то есть.
И вот пришли мы к болоту, дюже топкому. Через него проложены тоненькие гнилые жердочки. Тут я и оступился. И сразу провалился по самую грудь в жижу, а ногами до дна не достаю. Аж стало мне трошки жалко, что такую грязную смерть себе выбрал. Такого чумазого ведь не то что в рай, а и в ад не пустят. Успел все же ухватиться за жердь. А тот, вражина, сверху глядит, что со мной будет. Я барахтаюсь — ни туда ни сюда. Наконец старик протянул мне руку. И тут он дал промашку — как-никак мы ведь были на войне. Я дернул так, что старик свалился в болото. Тогда-то мы и схватились по-настоящему.
Если тебе, Николай, не доводилось бороться в трясине, то не берись,— разве только нужда заставит... Лучше борись на ковре или на траве. А нас нужда заставила, и мы боролись в болоте. Перед тем стариком, хотя он и был врагом, я готов снять шапку. В нем была сила и упорство настоящего лесоруба. Да и я был тогда помоложе. Не знаю, что бы со мною стало, если бы не револьвер. Ему, видишь, приходилось беспокоиться о револьвере, у меня же обе руки были свободны. А револьвер, слушай, Николай, был тогда дороже, чем ты думаешь. От него все зависело. А тот отказался от него. Видно, решил, что жизнь дороже. Это все и изменило. Каким-то чудом я оказался на жердочке с револьвером в руке. Трохи передохнул, пока мой сосед выбирался из болота. В свалке винтовка упала в трясину и патроны тоже посыпались из кармана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91