Воронов разговаривал по телефону, выглядел он крайне сердитым. Опять не хватало железобетонных конструкций нужной формы. Ему терпеливо объясняли, что всё пришлют, как только будет возможность. Надо подождать несколько дней. Значит, работы опять затягиваются. Воронов так кричал в телефонную трубку, что птички, прыгающие на подоконнике, испуганно вспорхнули на провода. Он как раз бросил трубку, когда вошла Елена Петровна. Воронов посмотрел на нее исподлобья так свирепо, словно наконец нашел виновника.
Елена Петровна была не из тех, кто боится гневного начальнического взгляда.
— Что вам?
— То самое, что вы кричали по телефону. Что делать сейчас? — спокойно ответила Елена Петровна.
Воронов измерил ее с ног до головы презрительным взглядом, потом выпалил:
— А у вас что, головы нет на плечах? Что, я должен думать за всех вас?
— Во-вторых,— так же спокойно продолжала Елена Петровна,— я хотела сказать вам, собираюсь уехать отсюда. Куда-нибудь. С вами мне очень трудно работать.
— Скатертью дорога.
Елена Петровна хотела что-то ответить, но не нашла слов и, круто повернувшись, вышла. Но тут же она успокоилась, даже усмехнулась про себя. Она хорошо понимала, что Воронов сказал совсем не то. «Просто брякнул не подумав. Нервы. Я-то не лучше: сразу —в двери как ошпаренная,— думала она.— Ну поглядим, как ты будешь извиняться».
С реки веяло холодом. Казалось, его принесли с собой из далекой лесной глухомани плывущие бревна. Пахло смолой, свежими опилками и известью. Напротив, на другом берегу, лежал поселок. Кое-где дома уже потемнели от дождей и морозов, между ними желтели недавно возведенные здания, а дальше возвышались окруженные строительными лесами будущие дома. За поселком виднелись заросшие сосняком песчаные берега, а за ними—безбрежная ярко-синяя водная гладь.
Немало мест переменила Елена Петровна за свою беспокойную жизнь и теперь удивлялась, каким близким, родным стал для нее Туулилахти, с этими вот крутыми берегами, с высокими холмами... Нет, дело не только в берегах и холмах. Всюду они по-своему красивы. В Туулилахти она больше сблизилась с людьми — быть может, потому, что успела прожить здесь после войны дольше, чем где-либо. Здесь она впервые за все эти годы почувствовала особенную привязанность к чужому человеку — к Нине, беспомощной в житейских вопросах, но в общем-то деловой и разумной. Здесь Айно Андреевна, здесь старый Койвунен... И вдруг ей стало больно от мысли, что опять поссорилась с Вороновым...
Ей казалось, что она уже хорошо изучила своего начальника. На первый взгляд могло показаться, что действительно с таким руководителем очень трудно работать. Он мог быть грубым, до невозможности самоуверенным, недоверчивым, вспыльчивым. Елена Петровна понимала рабочих, которые после стычки с начальником ругали его последними словами. Но она понимала этих же рабочих и тогда, когда они, подавляя свою обиду, шли к нему с новыми предложениями и идеями. Они не обижались, если Воронов хорошую мысль принимал без всяких похвал и мог даже проворчать:
— Тоже мне рационализатор... А ты взвесил ли вот что? — и начинал спорить, проверяя все доводы. И, если уж убеждался в своей неправоте, заключал беседу: —Ладно, подумаем.
Такой ответ можно было считать почти одобрением. Доброе начинание он обязательно претворял в жизнь и с самим рационализатором впредь разговаривал уважительно, хотя и без видимых похвал. Иной начальник — а Елена Петровна повидала на своем веку всяких — мог быть отзывчивым и задушевным, восторгаться по малейшему поводу, но ничего не доводил до конца и на деле оказывался беспомощной тряпкой. Воронова можно было понять, тем более что он жил одной только работой.
Елена Петровна зашла к плотникам, а потом направилась в другой конец здания, где устанавливали перекрытия потолка. К ней подошел Воронов и с невероятно серьезным видом спросил ее совета, как лучше вести работы, если не хватает необходимых конструкций. Елена Петровна почувствовала, что это и есть извинение: иначе ее начальник извиниться не может. И выглядел он усталым, одиноким.
Деловая беседа опять восстановила между начальником и прорабом дух товарищества, который был нарушен стычкой в конторе.
Они вместе отправились на пилораму, которая по-прежнему находилась в двух километрах от стройки. Сначала шли молча, потом Воронов заговорил о том, что, видимо, все еще не давало ему покоя:
— То ли возраст сказывается, то ли нервы испортились.
Елена Петровна молчала. Начальник продолжал:
— Нашему поколению пришлось много пережить...
— Нашему поколению...— Елена Петровна презрительно поморщилась.— Войны нет уже больше двенадцати лет, а мы все свои грехи сваливаем на нее.
А Воронову все хотелось помириться.
— Помните, я рассказывал о своем фронтовом друге? Вернее, о своем учителе. О генерале Морозове. Так вот, он обещал приехать ко мне в гости к Октябрьским праздникам.
— Это очень хорошо, когда есть кого ждать,— только и ответила Елена Петровна.
Другую новость ей сообщила Айно Андреевна за вечерним чаем:
— Помнишь, я тебе говорила, что встретила в Финляндии девушку? Ну, Мирью? От которой привезла подарки. Неужели не помнишь?
— Конечно, помню. Ну и что?
— От нее письмо. Читай.
На бумаге в большую клетку было написано мелким, красивым почерком по-фински:
«Дорогой друг Айно!
Разрешите вас называть так, хотя мы и виделись всего несколько минут. Госпожа Импи Халонен, с которой вы ездили в лесное хозяйство, так много рассказывала о вас, о вашей жизни, и рассказала так тепло, что мне очень хотелось бы просить вас включить в список ваших друзей и меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91