- Ну ничего,
позжее звякну, даст бог, застану...
Он бросился к этому телефону, как только очутился внутри здания, даже
багаж не стал сразу получать. Звонил перед вылетом из дому, но сплошные
сбои автоматической АТээС связаться не дали, а заказывать не оставалось
времени. "Накануне вечером надо было звонить! Или ночью! - укорил себя
Михаил. - Болван этакий, забыл друга!.. Уж извини, все мысли Маришка
заполонила...".
Наверстывая упущенное, торчал у лестницы, ведущей в туалет. Длинные
гудки пронзительным укором сверлили ухо. Опоздал, черт подери, подумал
Михаил. Повесил трубку за то, что не дала связи, и побрел вниз, отливать
отходы процесса обмена веществ.
Звонил через каждые пять минут, бродя по аэровокзалу в ожидании
автобуса, уже получив багаж. Даже записал номер, который, в общем-то, знал
наизусть, для верности на бумажку, аккуратно подписав, чей, и держал ее
перед глазами, когда крутил диски. В последнее время, чувствуя, что
становится рассеянным из-за громадности обрушившихся проблем, взял за
правило делать всякие подстраховочные шаги. Особенно после того, как
понял, что всяких злобных самовлюбленных "стасиков" гораздо больше, чем
людей, и даже сходил на всякий случай к нотариусу... Звонил в городе, не
пропуская ни единой будки таксофона, как ловелас ни единой юбки не
пропускает мимо, не ляпнув ей хоть парочки слов. Правда, телефоны в
будках, как и женщины, бывают трех категорий: красивые, некрасивые и
старые, то есть работающие исправно, работающие со сбоями и вообще не
работающие... Как бы там ни было, телефоны всех категорий взаимностью не
отвечали, и масса повешенных трубок отмечала путь Михаила к двери с
надписью "ГОРСПРАВКА". Путь оказался длинным, ломаным, киосков справочных,
в Москве торчащих где надо и не надо, в упор не виднелось, а инструкции
остановленного и спрошенного на предмет местонахождения искомого
учреждения пожилого гражданина сугубо интеллигентной наружности, на
поверку оказались чисто кретиническими, сусанинскими даже, будто дедуля
наметанным бдительным глазом ветерана эМГэБэ узрел в Михаиле связника,
идущего на явку резидента, и с дубовым коварством истинного патриота
отправил агента империалистических спецслужб прямым ходом к проходной
родного министерства. Потому что когда Михаил, в точности следуя
вышеупомянутым инструкциям, пришел, куда было сказано, то с изумлением
обнаружил, что уперся лбом в... Областное Управление КаГэБэ. "Ого-го, -
подумал он, - или я бестолочь последняя, или дядя только-только из желтого
дома на каникулы отпущен".
Продолжая изломанный, как судьба Родины, путь к заветной
"горсправочной", он вышел на широкую улицу, пешеходную, вроде Арбата,
следуя инструкциям молодого бородача богемной наружности, к которому
решился обратиться - для разности масштабов, вероятно. Бородач коротко
махнул рукой: "Иди прямо, до Советской, потом направо поверни, смотри по
левую руку...". Пешеходная улица и оказалась Советской. Повернул направо,
и, верно, по левую сторону улицы, не доходя и двух кварталов, с
облегчением углядел дверь с заветной надписью, ведущую внутрь массивного
дома эпохи сталинской солидно-помпезной архитектуры. "Наш человек!", - с
благодарностью подумал о бородаче.
Гипотеза подтвердилась практикой. Написал на бланке данные, уплатил
пятиалтынный, и спустя десять минут получил координаты местожительства
любимой женщины. Спросил миловидную "горсправщицу", как добираться, и по
Советской вскоре дошел к проспекту, именованному в честь самого главного,
пятибуквенного, вождя революции. Троллейбус, посоветованный девушкой,
проигнорировал, четверть часа поголосовал, что твой депутат ВээС времен
шестибуквенных (первого и второго) и семибуквенного вождей, и в конечном
итоге загрузился в салон коричневого "москвича", "тезки" с шашечками на
боках. (Если бы ему пришлось ехать на улицу, названную именем
восьмибуквенного вождя, вот была бы хохма! но этим именем улицы пока не
называли, а может, никогда и не назовут... А то получился бы сплошной
"революционный путь".) Включенное радио ловило в эфире и через динамики
извергало в салон жесткий ритмичный дэнс-мьюзик, и настроение несколько
поднялось. ("А твоя догадка, друг, что музыка - как программа, - верна! -
подумал в этой связи. - Каждая песня - как дискета. Не то слово.")
Расплатившись с "шефом", метнулся к ближайшему таксофону, оказавшемуся
"красивым", и еще раз получил в ухо длинными гудками. Казнил за саботаж
еще одну трубку и пошел к Марине...
...последний раз попытался дозвониться, когда с пакетами, полными
закуски и рислинга, торопился вернуться в квартиру отшельницы с глазами,
как у смертельно больной собаки. У нее всегда были самые выразительные на
свете глаза, но страдание умирающей от боли ненужности и одиночества Души,
изливающееся во взгляде их сейчас, превзошло все мрачные прогнозы Михаила
во сто, в тысячу крат...
И последний раз проклятые длинные гудки растерзали барабанную
перепонку, вздули чувство вины перед другом из маленького воздушного
шарика до размеров аэростата.
Но Маришка заждалась! - подумал Михаил, приговаривая к повешению
очередную телефонную трубку. Надо торопиться. "Боже, как я соскучился по
ней... Черт побери всех Стасиков в этом мире! Но должны же во мне найтись
силы, чтобы вытащить ее из ямы одиночества, куда падает, падает, падает
женщина, которую я люблю больше жизни, больше себя, даже больше Ее
Величества Науки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170