Они с Луизой были очень юны, почти что дети,
и видели в любви только игру - интересную, захватывающую игру, играя в
которую надлежало отдавать всего себя без остатка. А поскольку самым
интересным из всего прочего была, по их мнению, именно физическая
близость, то любились они до изнеможения, и каждый день, просыпаясь, уже с
нетерпением ожидали наступления ночи, чтобы со свежими силами отдаться
любовным утехам.
С Амелиной у Филиппа все было иначе. Он знал ее с пеленок, с малых
лет они воспитывались как родные брат и сестра, никогда ничего не скрывали
друг от друга, нередко разговаривали на такие щекотливые темы, что у
Филиппа просто не повернулся бы язык заговорить об этом с кем-либо другим,
и им вовсе не обязательно нужны были слова, чтобы достигнуть
взаимопонимания. Для них было неважно, день сейчас или ночь, в постели они
или вне ее, - во всем они находили себе радость, когда были вместе.
Иногда в голову Филиппа закрадывались мысли, что может быть, это и
есть настоящая любовь, а с Луизой у него было лишь пылкое детское
увлечение... Но когда он вспоминал прошлое, сердце его так больно ныло,
так тоскливо становилось на душе, что не оставалось ни малейшего сомнения
- на самом деле он любил Луизу. Их любви явно недоставало взаимопонимания,
гармонического единства, эмоциональной насыщенности и разнообразия, но это
чувство, безусловно, было первичнее, глубже, основательнее, чем то,
которое связывало его с Амелиной. Смерть Луизы принесла ему не только
душевные страдания, но и причинила самую настоящую физическую боль - будто
он потерял частичку самого себя, своей плоти. Филипп прекрасно понимал,
что если бы умерла Амелина, он бы так не страдал. Потому что не любил ее
по-настоящему и, по правде говоря, не хотел бы полюбить. Филипп боялся
(кстати, небезосновательно), что в таком случае он окончательно искалечит
Симону жизнь, полностью, а не только частично, отняв у него жену.
Филиппу и так не давали покоя угрызения совести - ведь Симон был его
другом, одним из трех самых близких его друзей. Время от времени, сжав
волю в кулак, он предпринимал попытки прекратить свою связь с Амелиной,
однако все его героические усилия пропадали втуне. Всякий раз Амелина
разражалась рыданиями, называла Филиппа жестоким, бессердечным эгоистом -
а это было выше его сил. Он ничего не мог противопоставить женским слезам,
тем более слезам своей милой сестренки, и уступал ей, мысленно упрекая
себя за беспринципность и в то же время радуясь, что Амелина вновь
окажется в его объятиях.
В этих обстоятельствах следует отдать должное Симону. Особым умом он
не отличался, но и не был самодуром и никогда не обманывался насчет
истинных чувств Амелины. За время, прошедшее от получения известия о
прибытии Филиппа до его коронации, Симон почти смирился с мыслью о том,
что рано или поздно она изменит ему с Филиппом. Но когда это случилось, он
поначалу вел себя как сумасшедший, рыдал как малое дитя, на все заставки
проклиная мир, в котором живут эти неблагодарные, коварные и вероломные
создания - женщины. Сгоряча он решил было немедленно уехать с Амелиной из
Тараскона, однако, едва лишь он заикнулся об этом, она закатила истерику и
напрямик заявила, что скорее умрет, чем расстанется с Филиппом. Тогда
Симон понял, что если и дальше будет настаивать на своем, то вообще
потеряет жену, которую беззаветно любит, и счел лучшим делить ее с
Филиппом, выбрав из двух зол меньшее. Он даже проявил не свойственное себе
благоразумие и на людях старался не выказывать своего отчаяния, зато в
постели с Амелиной не столько занимался любовью, сколько упрекал ее в
"развратности и бесстыдстве", что, понятно, не способствовало улучшению их
отношений.
Со своей стороны Филипп, не будучи эгоистом, по-братски "делился" с
Симоном и при этом не жадничал. Чрезмерный пыл Амелины он охлаждал
многочисленными романами с другими женщинами, избрав, по его же
собственным словам, тактику активного сдерживания. Пока она была умеренна
в супружеской неверности, то и Филипп вел себя более или менее степенно;
но как только Амелина выходила за рамки приличия, выставляя их связь
напоказ, он расходился вовсю и менял любовниц ежедневно, а то и дважды ко
дню.
В амурных похождениях ни Эрнан, ни Габриель Филиппа не поддерживали,
а Гастон Альбре с его циничным отношением к женщинам частенько портил ему
АППЕТИТ. Гастон был настоящим жеребцом и изменял своей жене, Клотильде де
Труа, главным образом потому, что она одна не в состоянии была
удовлетворить его животную похоть. К тому же почти каждый год Клотильда
беременела и оттого не очень огорчалась частым загулам мужа, относясь к
ним с пониманием и снисходительностью.
Полную противоположность Гастону представлял Габриель де Шеверни. Он
был неисправным романтиком и не единожды говорил Филиппу, в ответ на
предложение поухаживать за какой-нибудь барышней, что единственная
женщина, за которой он согласится ухаживать, а тем более - разделить с ней
постель, будет та, которую он полюбит и которая станет его женой. Такая
достойная уважения принципиальность не в шутку тревожила Филиппа, который
по своему опыту знал, как безжалостна бывает жизнь к идеалистам. Он
чувствовал себя в ответе за судьбу этого парня, брата Луизы - единственной
женщины, которую он по-настоящему любил и которая умерла шесть лет тому
назад при родах его ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88