Так оно было
или нет, но Август XII торопился не зря, и если он действительно прибегнул
к угрозам, то сделал это вовремя и с надлежащей решительностью.
Филипп немного посокрушался по тому поводу, что слишком медлил с
женитьбой на Норе, и вместе с тем возблагодарил небеса, что к этому
моменту не был помолвлен с ней официально, избежав, таким образом, еще
большего унижения - публичного расторжения помолвки со стороны невесты.
Его немного утешила и даже развеселила мысль о том, каково будет
императору, когда он в первую брачную ночь обнаружит, что его жена, крошка
Нора, уже была в употреблении и, мало того, для столь нежного возраста
довольно опытна и искушена в любовных забавах.
"Вот, получай! - злорадствовал Филипп по адресу Августа XII - Ешь не
подавись!"
Из последующих строк письма явствовало, что император, пока что
неофициально, попросил руки Норы и получил от Альфонсо согласие при
условии, что Италия предоставит Кастилии военную помощь в борьбе против
Хуана Португальского. Взамен кастильский король обещал, что укрощенная
Португалия станет приданным Норы, правда, с двумя существенными
оговорками. Во-первых, графство будет и впредь оставаться под
суверенитетом Кастилии, а во-вторых, впоследствии должно перейти во
владение младших детей императора и Норы - наследник же римского престола
не будет иметь на него никаких прав. Даже с такими оговорками Филипп нашел
предложение Альфонсо весьма заманчивым для Августа XII; ведь в последние
двести лет у Римских императоров постоянно болела голова, как бы
пристроить своих младших отпрысков, не сильно притесняя при этом прочих
родственников и представителей других могущественных родов.
Заканчивалось Норино письмо так:
"...Предвидя вечную разлуку, милый мой, я хочу еще хоть раз свидеться
с тобой на прощанье, и если ты не имеешь возможности приехать в Толедо,
умоляю тебя присутствовать на торжествах в Памплоне, которые состоятся в
начале сентября сего года по случаю восемнадцатилетия кузины нашей,
наваррской принцессы Маргариты, и которые я посещу, если будет на то воля
Божья и согласие брата моего, короля.
Твоя навеки и любящая тебя Нора."
Филипп грустно улыбнулся.
"Прощай, Нора, прощай. Лучше тебя я встречал только одну девушку - но
ее уже давно нету в живых... А Бланка не в счет, она предательница и
интриганка. Она предпочла мне графа Бискайского, и этим ранила меня в
самое сердце... Вот ты, дорогуша, совсем другое дело. Ты прямодушна и
бесхитростна, тебе чужд политический расчет. Ты была так мила со мной, так
нежна, так предана мне, ты так меня любишь... Но все это уже в прошлом;
над нашей любовью с самого начала довлел рок. Быть тебе королевой Италии,
родная, желаю тебе счастья, много-много детей, и пусть императорская
корона утешит твою скорбь. Ну, а я... Да что и говорить! Кроме тебя есть
еще много хорошеньких женщин, на одной тебе для меня свет клином не
сошелся, хотя ты нравилась мне больше всех других..."
Вот такой неуклюжей, сочиненной экспромтом эпитафией Филипп удостоил
свою уходящую любовь. Надо полагать, что некоторые ее недостатки, в
частности неровность стиля, с лихвой компенсировали его слезы, которые он
то и дело смахивал с ресниц, когда писал в ответ Норе коротенькое письмо.
Памятуя о просьбе герцога, Филипп вызвал одного из секретарей и велел
ему под руководством падре Антонио составить текст распоряжения на имя
сенешаля Кантабрии, а сам, наскоро перекусив, отправился к отцу.
Покои герцога находились в противоположном крыле дворца. Чтобы
сократить путь, Филипп пошел через парк и на одной из аллей, в тени
большого платана, неожиданно для себя встретил Амелину. Кузина запыханно
дышала после быстрого бега, щеки ее пылали густым румянцем, нарядная
шляпка была сдвинута набекрень, а распущенные длинные волосы в беспорядке
разметались по ее плечам, золотыми волнами ниспадая ей на грудь и
прикрывая лицо. Заметив из своего окна Филиппа, вышедшего в парк, она
опрометью кинулась ему навстречу, горя желанием увидеться с ним наедине.
С детства знакомым Филиппу жестом Амелина убрала с лица волосы к
правому виску и, чуть склонив набок голову, продолжала смотреть на него с
любовью и обожанием. Пять лет назад она родила сына и по примеру своей
матери (их матери!) кормила его собственной грудью - но это нисколько не
повредило ее фигуре. Будучи подростком, Амелина обещала стать
ослепительной красавицей и таки превзошла все ожидания. Прелестный бутон
раскрылся, превратившись в великолепную, изумительную по своей красоте
душистую розу.
В Тараскон она приехала лишь вчера, поздно вечером, когда Филипп уже
лег в постель, чтобы как следует выспаться перед коронацией. И если не
считать мимолетного свидания рано утром и тех взглядов, которыми они
обменивались в соборе и на обратном пути, это была их первая настоящая
встреча после семи долгих лет разлуки... Филипп смотрел на нее, не помня
себя от восторга, его охватывала сладкая, пьянящая истома, и он
почувствовал, что давняя любовь к Амелине, которую некогда вытеснила из
его сердца Луиза, возрождается в нем вновь и с новой силой.
Амелина подошла к Филиппу вплотную, положила руки ему на плечи, всем
телом прижалась к нему и, запрокинув голову, потянулась губами к его
губам.
"Ну, Симон, берегись!" - промелькнуло в его полупомраченном сознании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88