к тому же он ни в коей мере не
разделял ханжеских воззрений своего отца, короля Фернандо IV.
- Боюсь, вы преувеличиваете, дон Антонио, - с удвоенной осторожностью
заметил он. - При дворе о доне Фелипе ходят самые разноречивые слухи,
которые мало кто воспринимает всерьез. А что до его величества, то он
склонен считать, что господин граф еще слишком молод, а потому
легкомыслен.
Падре угрюмо покачал головой.
- Увы, не от легкомыслия это, милостивый мой государь, но скорее от
отчаяния. Когда умерла донья Луиза, дону Фелипе еще не исполнилось
пятнадцати лет, он был сущим ребенком... да и сейчас он еще мальчишка - и
на него свалилось такое горе, которое способно сломить и взрослого
человека... Гм. По сути дела, так ведь и случилось с его отцом. И вот
ирония судьбы: мать дона Фелипе умерла при его родах, а его жена - при
родах его ребенка; в этом я усматриваю нечто большее, чем простое
совпадение. И дон Фелипе так считает, он убежден, что на него и его бедную
жену с их не родившимся ребенком обрушилась кара Божья за грехи отца. Это
постоянно гнетет его, не дает ему покоя. А тут еще родители доньи Луизы...
Я, конечно, понимаю их горе - они потеряли дочь; но даже в горе не следует
забывать о сострадании и чисто человеческом участии. Аморально причинять
боль другим только потому, что самому больно. Господин герцог всю жизнь
смотрел на дона Фелипе как на убийцу своей жены, а отец доньи Луизы
напрямую обвинил его в смерти дочери. К счастью, у дона Фелипе хватило
мужества не возненавидеть в ответ весь мир... - Падре печально взглянул на
гостя. - Знаете, дон Альфонсо, я отнюдь не считаю, что дон Фелипе избрал
не лучший для себя способ забыться, заглушить свою боль. Да простит меня
Бог, но я предпочитаю, чтобы он и дальше предавался греху распутства, чем,
упаси Господи, пошел по стопам своего отца.
Дон Альфонсо понимающе кивнул.
- Да, я слышал эту историю.
- То-то и оно. Господин герцог отравил жизнь не только себе, но и
окружающим. Дон Фелипе пострадал больше всех остальных, однако и другим
приходилось несладко. Я не отрицаю, что среди владык земных мало найдется
таких мудрых, справедливых и рассудительных мужей, как нынешний герцог
Аквитанский, и тем не менее в частной жизни, не в упрек ему будет сказано,
он человек тяжелый, порой невыносимый... Я, дон Альфонсо, лишь рядовой
священнослужитель; возможно, это дерзость с моей стороны - по-своему
толковать Священное Писание, и все же я склонен ставить заповедь Господню:
"Возлюби ближнего своего" гораздо выше чем: "Не возжелай жены ближнего
своего". Вы можете не согласиться со мной, но я искренне убежден, что дон
Фелипе, в отличие от своего отца, сделал правильный выбор - уж коль скоро
перед ним возникла такая прискорбная необходимость выбирать между
нарушением одной из этих двух заповедей.
- Я всецело разделяю ваше мнение, дон Антонио, - сказал дон Альфонсо,
и не только из одной лишь вежливости; рассуждения преподобного отца явно
пришлись ему по душе. - Среди прочих грехов грех сладострастия самый
простительный, ибо это наиболее распространенный человеческий порок, и мы
должны относиться к нему со снисхождением и христианской терпимостью,
которой учил нас Господь наш Иисус.
Еле заметная улыбка тронула губы падре Антонио.
"Да уж, - подумал он, - Слыхал я, что и вы, монсеньор, далеко не
святой в этих делах".
- Да, кстати, - вновь отозвался дон Альфонсо. - Если не секрет, где
сейчас господин граф?
Падре грустно усмехнулся.
- Какой уж там секрет! Ясно где... Где же ему еще быть.
Гость непринужденно рассмеялся. Глядя на его веселое лицо, слушая его
жизнерадостный смех, падре улыбнулся по-настоящему, даже морщины на его
лбу чуть разгладились. Во всяком случае, подумал он, в славившемся на всю
Европу своим твердолобым ханжеством королевском доме Кастилии и Леона у
Филиппа нашелся один доброжелатель, если не союзник. И не кто-нибудь, а
сам наследник престола.
А в это же время к замку приближалась довольно странная процессия.
Впереди бешеным галопом неслась лошадь с всадником, на котором из одежды
были только штаны, сапожки и небрежно натянутая, причем наизнанку,
рубашка. Шагах в ста - ста пятидесяти позади его преследовала группа из
девяти человек разного возраста в полном боевом снаряжении, качество
которого, впрочем, оставляло желать лучшего. Немилосердно подгоняя
лошадей, они грозно размахивали мечами и бросали вдогонку беглецу угрозы и
проклятия, а время от времени пускали стрелы, которые, к счастью, не
достигали своей цели.
Приближаясь к мосту, преследуемый громко крикнул:
- Педро, это я!
Когда подковы застучали по дубовым доскам подъемного моста, ворота с
тугим скрипом начали отворяться. В образовавшуюся щель влетела покрытая
пеной лошадь, чуть было не сбив с ног старого привратника.
- Опускай решетку! - велел молодой всадник лет шестнадцати,
останавливаясь. - Ну! Скорей!
Но было уже поздно. Погоня ворвалась во двор, и старый Педро снова
едва успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта лошадей.
Тогда Филипп (а юношей в рубашке наизнанку был именно он) опрометью
спешился и выхватил из ножен ближайшего к нему стражника меч. Стражник
никак не отреагировал на действия своего господина и только тупо таращился
на людей, бесцеремонно вторгнувшихся в замок, который он охранял.
- Ну! - обратился Филипп к своим преследователям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88