— Итак?
— Я, господин начальник,— начал Вукадин,— прикатил из самого Т., а пригнала меня в Белград горькая нужда.
Мои деды проливали свою кровь за нашу несчастную землю, чтобы их потомкам жилось не хуже, а лучше.
— Разумеется,— поддакнул начальник, все поглядывая на Вукадина.
«Начал неплохо!»— подумал Вукадин и продолжил:
— А вот мне, господин начальник, все хуже. Кого, кого только не повышают, кто только не выходит отсюда напе-ваючи, один только я стою на месте, как старый конь на дороге, роя ногою землю.
— А в каком вы чине?
— Какой уж тут чин, нет у меня никакого чина.
— Как ваше имя, я не расслышал.
— Вукадин Крклич, говоря попросту, по-сербски, служу практикантом вот уже пятнадцать лет, женат уже два года.
— Что, практикант?!— воскликнул, как ужаленный, господин начальник, которому стало досадно, что он оказал практиканту такое внимание.
В это время Джоле внес две чашки кофе.
— У меня семеро детишек, семеро птенчиков, которые каждый день просят хлеба, да и родители висят на моей шее, сосут, точно корову.
— Сколько детей?
— Семеро. Семь солдат ращу царю и отечеству. Таковской уж мы породы, господин начальник, я у отца — тринадцатый!
— Семеро! А женились два года назад?! Вон!— заорал господин начальник.
— Простите,— оправдывался Вукадин,— я еще молод, будьте отцом родным!
— Вон!— гремел господин начальник, указывая на отворенную дверь, где стоял перепуганный Джоле с кофе и недоуменно таращил глаза то на начальника,то на Вукадина, который в тот же миг очутился в приемной.
— Будьте отцом родным,— молил Вукадин выбегая.
— Сейчас же отправляйся на службу!— крикнул начальник.— Значит, ты тот самый?! Сейчас отцом просишь быть, а потом, как от кумовства, отречешься!
— Что такое, что случилось?!— навалились на Джоле озадаченные просители; некоторые, более пугливые, извинившись, даже убежали, чтобы явиться завтра.
— Ого, этот остыл прежде своего кофе. Гляди-ка, и трость свою позабыл!— промолвил Джоле, прихлебывая предназначенный Вукадину кофе.
«Злосчастный горемыка,— ворчал про себя, красный как рак, Вукадин, шагая по Теразии,— если бы с неба падали лошадиные подхвостники, то тебе бы на шею непременно!» И зароились думы одна мрачнее другой.
— О-о-о!— остановил его знакомый.— Как живешь, Мучибаба?! (Старое прозвище Вукадина.) Куда тебя несет? Откуда ты здесь?
— Да вот приехал ненадолго,— буркнул Вукадин, сбитый с толку давно позабытым прозвищем.
— Из министерства, а?
— Ну да.
— Ну и как, удачно?
— Эх, хуже еще никогда не бывало.
— А что, верно, просил повышение?
— Да какое там повышение! Указ, братец!!
— То есть как... разве ты еще не указный?
— Нет, брат. Это для вас, белградцев, а нас, провинциалов, должно быть, за ослов держат.
— Ну, ну, братец. Неужто ты еще практикант?!— удивился знакомый, оглядывая Вукадина с головы до пят.
— Практикант, а как ты полагаешь?— сердито пробубнил Вукадин, еле сдерживаясь, чтобы не хватить его по шее.— А ты небось уже в помощники или секретари пролез?!
— Ну, ну, братец! О чем же ты думаешь... чего ждешь, горемыка?! Торопись, голубчик, пока не поздно. Неужто не знаешь, что уже пишущие машинки придумали да разные пишущие инструменты?! Что станешь делать, мученик несчастный, когда в один прекрасный день прочитаешь в газетах, что эти американцы, черт бы их драл, практикантов из картона делают! И правительство заказало одну баржу или несколько вагонов практикантов?! А? Посадят такого практиканта, привинтят к стулу, нажмут на спине кнопку; механизм внутри заработает, потом нажмут другую кнопку — остановится! А вас всех уволят?
— Слушай, не мели чепухи!— огрызнулся Вукадин, который недолюбливал своего знакомца за то, что тот вечно над ним потешался.
— Когда же ты приехал? Когда уезжаешь? Слушай, ты женился?
— Женился.
— Даже и это! А дети есть?
— Нет, голубчик, ни одного!— заревел Вукадин и кинулся прочь, оставив приятеля с разинутым от удивления ртом.
Дома, у госпожи Каи, он застал целое общество женщин — соседок. Холодно поздоровавшись, Вукадин прошел в комнату, кинулся в полном отчаянии на кушетку и погрузился в грустные, мрачные размышления, пока его не вывел из задумчивости доносившийся из кухни смех, и он на минутку отвлекся.
Женщины, сидевшие в кухне, о чем-то оживленно болтали. У прекрасной половины рода человеческого, как известно, всегда находятся темы для разговора, в их обществе никогда не бывает таких томительных пауз, как в мужском. Но если еще добавить, что дамы, явившись к Старой Симпатии, были приглашены на ракию и то и дело прикладывались к графину, а его наполняли в корчме уже третий раз под предлогом, что покупают ракию для прачки, то читателям еще легче себе представить ту оживленную и громкую болтовню, которая отвлекла Вукадина от тяжелых мыслей и приковала его внимание к кухне.
Разговор шел о цирке. Гостьи договаривались идти смотреть цирковое представление бесплатно, через дырки в парусине, и усиленно звали с собой хозяйку, однако она ни за что не соглашалась.
— Не хочу,— говорила Кая.
— Но почему?— спрашивала одна из соседок.— Недоставало еще платить! Даром-то лучше...
— Не хочу,— упорствовала Кая,— не то что бесплатно, но даже если мне заплатят! Нет, нет, я уже однажды обожглась: пусть в глаза плюнет мне тот, кто еще раз увидит меня у балагана!
— А почему, в чем дело? Что случилось?
— Эх,— говорит Кая, взболтнув графин с ракией,— что случилось — об этом, милая, даже сырой земле не поведаю!!
Но все к ней пристали, и она в конце концов уступила, попросив только, чтобы «все осталось между ними», на что со всех сторон посыпалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61