возьми, братец мой, Стоя-дина — три сына и две дочери. А все они побогаче да поплечистее меня, горемыки злосчастного, который перебивается с хлеба на воду, у всех у них ребят поменьше: у кого — двое, у кого — трое, ну пятеро или шестеро, но тринадцати нигде не найдешь — ни в селе, ни в уезде, ни в округе! И куда мне с ними? В доме свободного закутка нет. Разве что, как ласточке, свить им гнезда под стрехой? А писарь здесь заливает, дескать, солнце мне засветит как раз из-за этого тринадцатого!
— Э, я тебе сказал!
— Делать тебе нечего, писарь; знаешь свое двадцать шестое число, вот и зубоскалишь над чужой бедой,— ворчал Вуядин.
— Никакого тут зубоскальства нет, Вуядин, братец милый и родной, а что я сказал, то сказал!— ответил писарь.
— Но откуда ты знаешь? Вычитал где, что ли?
— Да, конечно,— подтвердил писарь.— Или полагаешь, это не записано?
— Как же, очень нужно кому-то записывать Вуяди-ново потомство. Эх, меня не то что люди, господь бог позабыл!
— Ну ладно, сейчас увидишь и ты, кум, и все прочие,
рассказываю ли я сказки или дело говорю. Позови-ка Я ню, пусть быстренько сбегает ко мне.
Пришел Яня, и писарь послал его за книгой.
— Слетай-ка, паренек, ко мне домой,— сказал он,— попроси старую книгу, что висит на стене под иконой святой Параскевы Пятницы, и живо тащи сюда.
Порассуждали еще немного, и вот, запыхавшись, прибежал малый Яня и передал писарю требуемую книгу. Это был Рожданик. Старая толстая книга, каких теперь уже не пишут и какую в наше время нигде и ни за какие деньги не найдешь, обыщи хоть все бакалеи нашего захолустья. Миновали старые времена, не осталось больше ни старых людей, ни старых книг! Ценная книга! А писарь лучше других знает, что стоит эта старинная книга, ни за какие деньги он бы с ней не расстался, ибо она приносила ему хорошие барыши; не соврать бы, но давала она ему, пожалуй, больше, чем все прочие побочные доходы, а это, ей-богу (кто знает писаря), немало. Безвозмездно ее никогда не листали, писарь был человек неразборчивый и неприхотливый — принимал, если не было денег, и натурой. Цыпленка, курочку, лукошко яиц или поросенка, да еще то, что выпьет перед и после чтения. Открыв книгу в каком-нибудь трактирчике, писарь, прежде чем прочитать, что следует, долго ее расхваливал и превозносил. Рассказывал, какая она древняя, что написана она кто знает сколько сот лет тому назад, но когда именно, ни одна живая душа, ни он сам не ведает, потому что книга начиналась с одиннадцатой страницы. А кроме того, книга побывала в паломничестве, носил ее с собой некий паломник Аксентие, торговец восковыми свечами, и книга ночевала однажды в Иерусалимской церкви под «Тайной вечерей», и что в ней прочитаешь, все так и будет, ни на волос не солжет, не преувеличит. Писарь неизменно рассказывал об этом, хотя и в этом селе, да и в соседних, все уже наизусть знали историю книги.
Писарь раскрыл мудрую и таинственную книгу, в которой был и Сонник, и Гороскоп, и Семь пятниц, и Двенадцать пятниц, в нее же входили Лунник, Звездочет, Та блица дней, когда не следует ничего начинать и кончать,— ее-то наши рачительные и набожные хозяйки знали, как «Отче наш», и свято выполняли,— затем Золотая книга о домоводстве и еще множество других мудрых вещей, в которые нынешнее маловерное и безбожное поколение не верит и которых, конечно, нет и в помине в теперешних обрезных, на отличной атласной бумаге отпечатанных
книгах, написанных теперешними образованными и учеными буквоедами.
— Эх, Вуядин, братец родной мой, друг и приятель, вот что здесь написано,— сказал писарь, тыча пальцем в сентябрь месяц «Гороскопа».— Пожалуйста, я читать не стану, чтоб не сказали: все, дескать, писарь подстроил разными там юридическими уловками да параграфами, читай сам, а мне можешь не верить! Вот тебе книга, глаза у тебя есть, и валяй, так-то!— промолвил писарь, твердо уверенный в своей неуязвимости.
— Брось насмехаться, писарь, будь я грамотный, у меня в доме и первый бы не пикнул, а не то что тринадцатый! Читай лучше и не торгуйся,— сказал Вуядин.
— Ну, писарь, читай, какое счастье выпало Вуядину!— закричали со всех сторон.
Писарь приложился к баклаге, откашлялся и начал читать:
— «Младенец мужеска пола, рожденный в месяце сентябре... — слушай, Вуядин, это касается твоего Ву-кадина! — сляжет от болезни на третьем году своей жизни».
— Ну, не говорил я, что это мне боком выйдет? — прервал писаря Вуядин.
— Погоди,— сказал писарь,— сейчас только будет главное.
— А, ну-ну, дай бог тебе здоровья! Писарь продолжал чтение:
— «Будет муж честен, полон милосердия к ближнему своему, весьма красив, смуглолиц, высок, а под низким с залысинами челом будет крыться зело великий ум и здравый смысл». Ну, Вуядин,— добавил писарь,— слышишь, что о нем пишут? Необыкновенный ум!
— Пусть уродится в отца,— заметил Вуядин,— с него и того хватит! Только бы счастье ему улыбнулось не так, как мне.
— «Зело много пострадает от воды; на корабле — то есть на судне в море,— поясняет писарь,— объездит много стран, повидает много людей». В книге, Вуядин, говорится, что пострадает он от воды и что много будет путешествовать по воде. Слышишь, Вуядин,— поясняет писарь.
— Небось не слепой,— говорит Вуядин,— пускай остерегается!
— «От дерева получит шрам»,— деревьев надо остерегаться.
— Да, пожалуй, и следует остерегаться, как хватит тебя дубиной, худшей боли не придумаешь.
— «Во сне будет скрипеть зубами».
— Вот верно, ей-богу, правду говорит, будет злющий, у нас это семейное!— с гордостью произносит Вуядин.
— «Станет книголюбом. Ежели изучит грамоту, будет зело восхвален.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61