Тем временем завязалась оживленная беседа. Учитель Н. Н. толковал что-то Калиопе о литературе, о старославянском языке и об исчезнувшем у нас двойственном числе; а когда барышня стала зевать, Н. Н. перевел разговор на более интересные темы и принялся рассказывать, сколько у него уроков и сколько письменных работ ему надо проверить, а затем стал расспрашивать, увлекается ли и она книгами, когда же Калиопа сказала, что она страстно любит читать, спросил, что она читает. Однако господину учителю не понравился ее выбор.
— Мне жаль вас, мадемуазель,— сказал он.— Хоть вы и не виноваты; виновато общество, в котором вы живете и продуктом которого вы, так сказать, являетесь. Все это романтика, к тому же наиглупейшая романтика, которую критика давным-давно осудила и похоронила. Сейчас и в поэзии и в прозе господствует реалистическое направление. Почему вы не читаете Золя, нашего Яшу, Чернышевского, которому отдал должное сам Джо Стюарт Миль, признавший его железную логику.
— Да ведь я читаю, что мне дают,— наивно призналась Калиопа.
— В том-то и дело, у вас нет выбора! Но если вы в силах отрешиться от романтики, я бы мог вам предложить
произведения, оказывающие огромное влияние на социальный прогресс сегодняшнего дня; могу принести Золя в переводе, Яшины «Стихотворения», беспримерный роман Чернышевского «Что делать?». Эти вещи я читаю и в гимназии своим ученикам. А от всего прочего массовый читатель только глупеет. Я твердо в этом уверен.
— Ах, господин учитель, значит, видимо, и я?..
— Пардон! — извинился учитель.— Вам можно еще помочь. Не одни вы на дурном пути. Но бороться со старым наследием, с предрассудками, с дурными вкусами не так просто.
— А откуда мне знать?! Я люблю все прекрасное, занимательное. Что дают, то и читаю.
— Хорошо,— возразил преподаватель,— но что вы читаете?! Чтение может быть и отравой. Поверьте, мадемуазель, мой вкус совсем иной! Я никогда не стал бы читать таких вещей.
— Ну, хорошо, так вы научите меня, скажите, что читать?
— Если позволите, я подберу вам книги. Экспериментальный роман Золя имел огромный успех и огромное влияние на массы, которые...
— Простите, господин Н. Н., разве мы сегодня собрались для того, чтобы читать лекции? — перебила его Дара, которая, болтая с Вукадином, заметила, что Калиопа скучает.— Ну-ка, господин Мика, сыграйте нам что-нибудь, а мы вам будем подпевать. Давайте мою любимую «На кладбище...»
Микица заиграл, и все стали ему подпевать. Спели первую строфу этой печальной песни, потом вторую, а когда пропели последнюю, самую жалостную:
Тело мое схороните, На кладбище проводите; Будь проклят всякий парень, Который в любви коварен! —
Дара бросила многозначительный взгляд на Вукадина и после небольшой паузы спросила:
— Вы слушали эту песню, господин Вукадин?
— Клянусь богом, слушал, точно в церкви херувимскую,— промолвил Вукадин.
— И ничего не заметили? Не догадываетесь, о ком я думала, когда пела?
— Ей-богу, нисколечко! — ответил Вукадин.
— Не догадываетесь, кто этот парень с коварной любовью? Не знаете его?
— Откуда же мне знать, если не я сочинил песню!
— Вы его отлично знаете! — возразила Дара и после небольшой паузы добавила: — Это вы, господин Вукадин.
— Я?! Упаси бог! — воскликнул Вукадин, свертывая цигарку.
— Скажите, тетка Христина передавала вам на этих днях привет от некоей особы!
— Передавала,— подтвердил Вукадин.
— А не сказала от кого?
— Нет.
— А вы знаете?
— Конечно нет. По крайней мере, если вы мне не скажете.
— Что говорить, если вы ее видели и знаете, отлично знаете. Видите каждый день.
— Даже и сегодня?
— И сегодня, и вчера, и позавчера... и нынче вечером.
— Но кто она, скажи, заклинаю тебя вот этим хлебом...
— Э, не могу, скажу только, что сегодня она станет справа от вас в первом же коло.
— Неужто и мне, горемыке, солнышко засветит.
— А вы разве что-то чувствуете! — бросила Дара.
— А что по-вашему? Ежели я не указный, значит, я ничего не чувствую?!
— Не это я подразумевала,— сказала Дара,— а... просто так... вы ведь белградец.
— Я вовсе не белградец, храни бог! Я ведь оттуда, сверху: Эра 1 — крепкая вера, может, когда слышали. Ну-ка, Мика, сыграй-ка что-нибудь, ноги размять.
— Давайте танцевать! — закричали все.
— Сыграй-ка тот,— крикнул Икица,— новый!
И Микица заиграл танец, о котором до сей поры никто и слыхом не слыхал, не говоря уж о том, чтоб танцевать. Это было новое «Практикантское коло», сложенное самим практикантом Икицей в честь недавно основанного «Общества практикантов». Танцевали его
Эра — шутливое прозвище крестьянина из области Ужице.
только раз на вечеринке, после окончания работ_, и больше, кажется, нигде.
Повел коло Икица. Он вскочил и, задрав голову, принялся отплясывать, правой рукой он откидывал волосы назад, а левую протянул вперед, приглашая присоединяться. Тотчас все встали и схватились за руки. И пошел у них настоящий карамболь, ни у кого ничего не получалось, все толкались, наступали друг другу на ноги и почем зря обвиняли друг друга за неуменье, а Икица только покрикивал: «Смотрите на меня! На меня смотрите. Мадемуазель Дара, идите в коло, помогите мне, вы ведь хорошо пляшете». Встала в круг и Дара, справа от Вукадина.
— Эй, клянусь богом,— воскликнул Вукадин,— я весь горю!
— Выдумываете вы все! — бросила Дара, пожимая ему руку.— А отчего бы?
— Ей-богу, не знаю, но горю, как сосновая лучина.
— Вот, смотрите на меня! — кричал Икица.
— А ты, Вукадин, делай шаги помельче; ужасно ты длинноногий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61