Само собой разумеется, ему было отказано, а учительскому совету сообщено о неслыханном снятотатстве, и Вукадин получил весьма серьезное предупреждение как за это, так еще и за то, что выдавал себя ш богослова и отбивал хлеб у попов, читая на кладбище синодики богобоязненным старушкам за двадцать пара (то есть дешевле, чем попы), в результате чего понесшее убытки духовенство (котррое чужого не хочет, но и своего не уступит) подало на него отдельную жалобу. Жалоба была поддержана и подкреплена тремя преподавателями, чьи имена Вукадин вписал одной набожной старушке в синодик усопших рабов божьих. И школа и церковь запретили ему работать: школа —- переписывать, как человеку недобросовестному, церковь — читать поминания на кладбище, как лицу недуховному. Однако у Вукадина имелся и без этого постоянный и верный доход. В домах, где он прислуживал, ему обычно были известны все семейные тайны, и он занялся вымогательством; от хозяек получал деньги, а от хозяев костюмы, и все в таком количестве, что это стало его, так сказать, основным фондом; Вукадин даже открыл что-то вроде старьевщичьей лавки, покупал, продавал и менял старое платье, выручая таким путем хорошие деньги, а в последнее время — незадолго до несчастного исключения — он уже не прислуживал, а жил на правах квартиранта. Он знал тайны и сплетни всего своего квартала. Научился хорошо играть на гармони, петь густым басом, и это широко распахнуло перед ним двери многих гостеприимных домов Скадарлии *, как, скажем, музыкантши Савки, пенсионерки Пияды, Мицы Султанши и Каи, прозванной «Старой симпатией», впрочем, во всех компаниях Скадарлии он был нарасхват, что, вероятно, и являлось одной из основных причин его пренебрежения к школе и науке. Ибо после каждой вечеринки (а они случались довольно часто) Вукадин на уроках клевал носом, а будучи вызван, отвечал невпопад или совсем не отвечал, в силу чего получал дурные отметки, и докатился напоследок до того, что в конце четверти директор прочитал в классе его баллы, сначала тройку по закону божьему, a 3afeM двойки да единицы и закончил словами: «Э, Вукадин, вера твоя спасет тя». Ни внушение директора, ни громкий смех учеников не произвели никакого впечатления на Вукадина,— он уже утратил гордость школяра, учение больше его не интересовало. Гораздо лучше он разбирался в том, кто какое жалованье получает, сколько лет в каком ведомстве надо служить до пенсии, как велика пенсия чиновника, его вдовы, детей, взрослых сыновей, девушек на выданье и так далее; все это он знал назубок и часто пересказывал одноклассникам; учение ему надоело, к плохим отметкам он относился равнодушно, будто и не ему их ставили, а что касается неизбежных последствий, то читателю уже известно, и, думаю, не покажется не мотивированной неожиданностью, если в конце этой главы он прочитает, что Вукадин провалился на экзаменах буквально по всем предметам и был оставлен на второй год. Однако, не
1 Один из кварталов Белграда.
желая больше испытывать судьбу, Вукадин тотчас взял свидетельство и на Петра и Павла уже в качестве полноправного гражданина проходил, не здороваясь, мимо бывших своих учителей, глядя им прямо в глаза и опираясь на старую трость блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, у вдовы которого, Настасий, Вукадин проживал в качестве квартиранта и ментора ее сына.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Чудесное продвижение Вукадина на государственной службе в первые два года
Будучи еще гимназистом, Вукадин, как никто из его друзей, знал назубок, каких классов бывают чиновники, сколько кому платят, какова пенсия и сколько надо до нее служить. Он знал, что хуже всего быть учителем в школе или гимназии, а лучше всего — полицейским или таможенным чиновником. «Цена учителю — грош,— говаривал частенько Вукадин,— он нищий до самой могилы; сто лет проживет — девяносто грошей наживет. Иное дело полицейский или, скажем, таможенный чиновник — те живут просто по-царски! Ежели ты полицейский, гребешь подъемные, а ежели таможенник, ты знаком с первыми купцами города и получаешь от них подарки: золотые часы, янтарные мундштуки, русские серебряные табакерки, а возьмешь что в магазине, так уж бесплатно: или сделаешь вид, будто забыл заплатить, или спросишь, какова цена, а хозяин скажет, что все уплачено. Будь у меня девять сыновей, как у Юг-Богдана,— заканчивал Вукадин,—всех девятерых определил бы в полицию либо на таможню, и никуда больше».
И не удивительно, что, имея такие воззрения, он не столковался с госпожой Настасией, вдовой блаженной памяти Трифуна, продавца ярмарочных пряников, которая предлагала ему изучить кондитерское дело и продавать по ярмаркам во время храмовых праздников медовые пряники: лошадки — детям, а влюбленным — сердца.
Правда, у Вукадина был, как говорится, капиталец, и он мог бы завести дело «У трех ключей»: открыть лавчонку, небольшую канцеляришку, помаленьку приторговывать да понемногу строчить жалобы тяжущимся крестьянам, как ему предлагали, но и это его не соблазняло. Бросив однажды аршин и прилавок, он не желал больше к ним возвращаться и твердо решил отдаться почетному призванию чиновника; прилавок же, аршин да писанина, думал
он, никуда не денутся. Потому-то однажды утром госпожа Настасия вышла из дому, разодевшись и расфуфырившись, точно сваха. В праздничном либаде, в шелковой узорчатой юбке, с тепелуком на голове, намазав черной краской черные букли, а бакамом — брови, она двинулась в министерство финансов к начальнику департамента, своему давнему знакомому и приятелю.
— О-о-о, кого я вижу,— воскликнул господин начальник, приглаживая баки при виде госпожи Настасий,— жаль, нет под руками мелкого проса, посыпать вам дорожку, как редкому гостю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61