потому-то и был он известен под кличкой Васа Ловкач. Когда бы об этом ни заходила речь, практиканты в один голос признавали правильность его слов и потому все стремились на таможню, пусть даже с минимальным жалованьем. А люди они были многоопытные, почти у каждого в кондуитном списке стояло: «обанкротившийся торговец, окончил три класса начальной школы», или еще так: «окончил два класса греческой школы в Белграде, владеет сербским, турецким и немного албанским». Последним отдавалось предпочтение, жалованье они получали полностью уже несколько лет и стояли первыми на получение указного звания; правда, несмотря на то, что они проявляли великое трудолюбие и добились больших успехов, они никак еще не могли привыкнуть к «йоту» и отвыкнуть от мягкого и твердого «йера» и слитности «иже» К В остальном это были преотличные люди, все более или менее лысые, все красили баки, подбривали усы, ходили в пальто даже летом, без пиджака, но зато в жилете с двумя рядами пуговиц. Умудренные опытом, они любили поболтать, со смаком ругали господаря Вучича и хвастались тем, что встречали у Радуеваца князя Ми-лоша.
Войдя в комнату, Вукадин сразу направился к столоначальнику господину Васе и, отвесив поклон, объяснил, кто он и что. Едва господин Васа промолвил, что постановление о его зачислении пришло, практиканты стали поворачиваться, поднимать очки на лоб и оглядывать Вукадина с головы до пят, как и он их. Когда Вукадин увидел седые и лысые головы, у него отлегло от сердца: «Слава богу,— подумал он,— наконец-то и я не самый старший!» — уж очень ему надоело за четыре года гимназии быть на несколько лет старше других. Боже ты мой! Глядя на него, одни ворчали, подозревая в нем опасного конкурента, другие, посмекалистей, помалкивали, соображая про себя, что это хороший знак, так как, наверно, кто-нибудь получит класс, а Вукадин прислан на его место в качестве практиканта.
— Вот тебе, брат, ручка и перо, а вон место между Ротшильдом и бароном Сине,— произнес Васа, указав на двоих канцелярских горемык, носивших эти прозвища,— садись между ними и трудись, старайся заслужить любовь и, как говорится, благосклонность начальников. Пока что ты будешь только переписывать, а если я увижу, что ты человек способный и сообразительный и сможешь, скажем, составлять бумаги, тогда уж, как говорится, ты на коне, будущее твое обеспечено. Ну-ка, Вукадин,— закончил
1 Имеются в виду изменения в сербском правописании, введенные Пуком Караджичем.
Baca свою приветственную речь,— перепиши вот это, здесь немного, и покажи,— посмотрим, каков у тебя почерк. Только не торопись, помаленьку, и я тоже не сразу стал тем, что есть... придется здесь попотеть!
Вукадин взял перо, ручку, стопку бумаги, сел между Ротшильдом и бароном Сине, расположился поудобнее и, кривя рот, принялся за переписку. А барон Сине, пожилой человек, в сером пальто с бархатным вишневым воротником, чудом оказавшимся на этом пальто, стал украдкой заглядывать через плечо в акт, а затем, вздохнув, прошептал про себя: «Хм, легко ему, легко нынешней молодежи; знают они, что писать слитно, что нет!»
— Ей-богу,— воскликнул Васа, разглядывая переписанную Вукадином бумагу,— да ты, брат, настоящий каллиграф... Отлично, Вукадин, поздравляю, Вукадин, с таким красивым почерком ты сможешь и указы переписывать. Очень хорошо, только ничего не пропускай, трудись, старайся. Ну, а сейчас иди.
Эта похвала возымела действие,— Вукадин старался вовсю и не было более прилежного практиканта, чем он. Явившись рано утром, он тотчас садился за длинный практикантский стол и с увлечением принимался за дело. Обедать домой не ходил, а приносил с собой ломоть хлеба да немного шкварок или кусок брынзы в бумаге: поработав немного, перекусывал, клал пакет в ящик, а в полдень, проводив всех, опять садился за работу. «Хе, мне бы его годы и его глаза!» — со вздохом произносил частенько Ротшильд (у которого рукава были надставлены широкой полосой бархата другого цвета), когда заставал Вукадина на том же месте, где оставил его до обеда. «Конечно, он может и по воскресеньям работать!» — говорил Ротшильд, когда Вукадин получил разрешение приходить в канцелярию и по воскресеньям, к великому удовольствию начальства и великому огорчению уборщиков. К старшим Вукадин относился почтительно. Если бы не два пожелтевших от табака пальца, никто бы не подумал, что он курильщик; в канцелярии он никогда не курил, а уходил за дом, в уголок; даже кофе за письменным столом Вукадин не пил, когда обычно около десяти часов с огромным подносом, заставленным чашечками кофе, входил служитель Йован, владелец двух домиков. Он прибрал к рукам многих практикантов и писарей долговыми расписками, ссужая их небольшими суммами на короткие сроки. Умел Вукадин держать себя и со служителями. Не окликал их каждую минуту, не придирался. Не требовал, скажем, ежеминутно принести ему стакан воды и потому не попадал впросак, ибо служители, почти все без исключения, народ чудной, меряют всех и каждого по кошельку — в их глазах даже писарь пятого класса не бог весть какая птица, не говоря уже о практикантах и переписчиках, у которых, кроме молодости да хорошего аппетита, нет ничего за душой, и потому случалось, и не раз, что служитель жаждущему напиться практиканту отвечал: «Есть у тебя, братец, ноги, вон тебе кувшин и малость попрыгай; ежели Сава и Дунай далеко, то коридор и кувшин близко!» Вукадин никогда не просил, а сам шел к кувшину и пил, и если служитель, тронутый его смирением, предлагал стакан, Вукадин отказывался: «Слава богу, могу и так; я не барин!» — и пил прямо из кувшина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61