— Как ты смеешь,— тихо прошипел наставник,— являться сюда с гуслями, это не монастырь и не ярмарка, а школа, Вукадин!
— А я, ей-богу, господин наставник, не могу повесить себе на шею швабский рояль, а так уж, по-бедняцки, гусли.
— Да что тебе втемяшилось в голову, при чем тут гусли, чтоб я не видел здесь никаких гуслей!
— А мне, господин наставник, из истории известно, что гусли спасли сербский народ и что их боятся только угнетатели, изменники да тираны.
— Правильно! — послышались одобрительные возгласы с последней парты; Вукадинова компания, вопреки обыкновению, не спала и внимательно следила за вспыхнувшими между наставником и Вукадином перекорами. К ней присоединились ученики с других парт, со всех сторон неслось: «Правильно!», поднялся такой крик и грохот, что наставнику пришлось покинуть класс, а ученики торжествовали, восторгались смелостью Вукадина и готовы были идти за него в огонь и в воду.
Так Вукадин не успел и оглянуться, как вторично предстал перед педагогическим советом, который вдвое увеличил ему наказание, присудив к десяти дням карцера. Преподаватель обвинил его в грубости, а Вукадин преподавателя — в осмеянии того, что свято каждому сербу. Однако Вукадин убедился, по собственному его выражению, что «безрогий рогатого не одолеет» и что «ворон ворону глаз не выклюет».
Он просидел десять дней, страшно озлобился и начал войну не на жизнь, а на смерть. Видя, какие у него отметки, и понимая, что добра ждать нечего, он решил хотя бы пасть героем, да притом в подходящий момент, пасть так, чтобы пыль столбом пошла до самого неба. И Вукадин, подобно Катилине, стал собирать вокруг себя недовольные элементы и подстрекать их строить всякие каверзы преподавателям, особенно близорукому толстяку, у которого были две пары очков, одни он надевал, когда хотел видеть что-нибудь вблизи, другие — когда смотрел вдаль. Поднимать шум и беспорядок на его уроке было легче всего, потому что дальше своего носа он ничего не видел, хотя постоянно менял очки, то заглядывая в книгу, то следя за последними партами. Вот почему он частенько прибегал к лукавству: в начале урока вызывал самых озорных и беспокойных и просил их прогуляться и подышать свежим воздухом, обещая не отмечать отлучку. Отправлял он только самых отпетых, но с недавнего времени стал выпроваживать и Вукадина.
— Вукадин, ступай-ка, сынок, на улицу,— добродушно сказал ему однажды близорукий преподаватель.
— Зачем же мне уходить, господин преподаватель? — спросил Вукадин, поднимаясь.
— Ступай, братец, ради твоего и моего блага, ступай,— сказал преподаватель.
— Меня, полагаю, господин преподаватель, посадили сюда не бездельничать, а учиться, чтобы быть полезным государству и моему несчастному народу!
— Ты принесешь государству наибольшую пользу, если возьмешь шапку, книги и тотчас уйдешь! — сказал преподаватель и надел очки для дали.
— Почему же мне уходить, вероятно потому, что я бедняцкий и крестьянский сын?
— ...Ты уйдешь или я! — крикнул преподаватель.
— «А мне, право же, начхать, сказал еж лисице, а если кому не так, вон поле, и скатертью дорожка!» — сказал Вукадин и сел.
— А-а-а-а! — загорланили ученики и затопали ногами, так что преподавателю пришлось покинуть класс.
— Только дружно, ребята,— сказал, поднявшись, Вукадин, когда преподаватель ушел,— чур, держаться!
— Выдержим! — крикнули ученики в один голос. Тогда Вукадин вышел к доске и написал на ней печатными буквами следующие стихи Бранко: 1
Сгиньте, проклятые учителя, Диковинные, чудные существа, Полукошки вы и полулюди, Нравом кошки, обликом люди.
Первое, что увидел директор, войдя в класс, были слова бессмертного Бранко. Директор квалифицировал написанное как пасквиль и потребовал выдать пасквилянта,
1 Бранко Радичевич (1824—1$53) —сербский поэт, родоначальник новой сербской поэзии, сподвижник Вука Караджича.
но это ему не удалось. Ученики держались дружно и на вопрос: «Кто написал?» — каждый отвечал: «Не знаю!»
Так директор и ушел ни с чем, хотя больше всего подозрений пало на Вукадина (несмотря на всю отвагу, он все-таки походил на страуса, который сунул голову в песок и воображает, будто он в безопасности, хотя все прочие части тела выставлены охотнику напоказ), и потому пришлось ему предстать перед советом в третий раз; совет рассмотрел проступок и исключил его из школы с правом держать экзамен; а вместе с ним еще десяток заговорщиков, застрельщиком и предводителем которых являлся Вукадин.
Бог ты мой! Стоило родителям узнать о постигшей их сынков беде, как во все стороны целыми толпами кинулись матери, тетки, кумы и давай осаждать преподавателей, директора, чиновников, секретарей министерства,— министров и даже самого премьера. Но закон в Сербии незыблем, и решение совета осталось в силе, исключенным же крепко досталось от разъяренных родителей.
Одни занялись ремеслом, другие — рыбной ловлей, а Вукадин очутился на улице. Собственно, говорил он так только ради красного словца, на самом же деле Вукадину было совсем не так плохо, как он изображал, стараясь склонить на свою сторону общественное мнение. По сути дела, когда Вукадин, привирая, жаловался на трудные времена, он подражал лишь торговцам. Лишившись стипендии, он пока что не лишился благосклонности и кредита у господ преподавателей и умудрялся брать где только можно. Получал кондиции, получал пособие из весьма скромной ученической кассы, даже у церковного старосты лежало прошение Вукадина, в котором он коленопреклоненно молил старосту данной церкви, которая,— так выражался в прошении Вукадин,— известна своими доходами, получаемыми от набожных прихожан,— разрешить ему обнести третью тарелку на первый день троицы и на святого Николу в свою пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61