Каждый обязательно спрашивал Вукадина, кто его так оболванил, каждый, Вукадину в обиду, дурно отзывался о работе мастера.
А подобные воспоминания едва ли могли укрепить родственные узы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В ней читатель увидит, что можно всего добиться при наличии сильной воли и еще более сильной жажды знаний
— Вот тебе, держи,— сказал газда Милисав Вукадину,— если уж так пристал и не желаешь слушаться. Но придет время, и ты жестоко раскаешься, скажешь: «Эх, какой же я осел, что не послушался своего друга и, можно сказать, второго отца, Милисава!»
— Не могу я иначе,— мялся Вукадин, вертя в руках шапку,— и давать мне сейчас советы — напрасный труд; тянет меня, гонит туда... и... мне кажется, что раскаиваться не буду. Тянет меня к книге, к учению, нет, не раскаюсь.
— Клянусь богом, раскаешься,— настаивал хозяин, расплачиваясь с ним,— запомни хорошенько, что я сейчас скажу! Нет ничего почетнее торгового дела и нет ничего, так сказать, выгодней и приятней!.. А ты проворен и смекалист; умеешь и привлечь клиента, и продать, словно в тебе течет кровь торговца, а не крестьянина.
— Ладно... спасибо вам на добром слове,— сказал Вукадин,— но меня тянет туда.
— А я хотел с тобой по чистой совести обойтись, честно. Еще бы несколько лет, и взял бы тебя компаньоном... и как бы пошла у нас торговля, ей-ей! Ведь ежели, скажем, прозеваю я, не прозеваешь ты, а что пропустишь ты, не пропущу я. И, клянусь богом, ты здорово набил руку в нашем деле, я бы тебя не променял и на десять евреев! Однако... ты подумай, поразмысли...
— Думал я уже достаточно,— пробормотал Вукадин, нахлобучил шапку на голову и сгреб деньги в небольшую кожаную сумку, которую всегда носил под курткой.
— Что ж... воля твоя... ради твоей же пользы говорю, мне, пожалуй, все едино.
— Ну, до свиданья, газда.
— Подумай же! — продолжал настаивать Милисав.— Ну, чего тебе еще надо, будешь моим компаньоном, а если уж на то пошло, можем и породниться. Есть у меня родственница... и лицом пригожа, а что касается мужа и семьи, душу отдаст. Впрочем, слава богу, глаза у тебя есть, не слепой, сам увидишь! Товар первосортный, сам за себя говорит! Неужто ремесленник ремесленника обманет?! Хозяйка такая, что лучше быть не может, да и хорошие деньги мужу принесет. Все наличными, в надежных облигациях! Ведь ты человек, так сказать, торгового сословия, и не к лицу тебе брать жену бесприданницу, в одной, как говорится, рубашке, потому одно дело чиновник, а совсем иное торговец! Чиновник знает свое «двадцать шестое», и баста; а у тебя сбережения, и еще накопишь, да жена принесет в приданое деньги, ведь облигации все равно что наличные; я не смогу расплатиться, ты расплатишься... И наилучшим образом войдешь со мной в компанию, поначалу из третьей доли, а потом, господи благослови, и на половинных началах!.. Ну?..
— Я уже решил! — сказал Вукадин.
— Добро, воля твоя! Только помни, ты молод, людей еще не знаешь, а проходимцев на свете немало!
— Ну... ладно... прощайте, газда,— сказал Вукадин и поцеловал ему руку.
— До свидания, раз уж ты так уперся! А куда полагаешь двинуться?
— В Крагуевац,— буркнул Вукадин,— либо в Белград.
— Что ж, счастливого пути. Ежели передумаешь... так ко мне... по старому знакомству.
— Конечно, прощайте! — сказал Вукадин и ушел.
— Прощай! — промолвил Милисав, глядя ему вслед. Итак, Вукадин двинулся в путь к храму науки. Исстари известно, спрос не беда, потому Вукадин, не щадя сил, постарался обо всем расспросить. Он обратился к одному из студентов, которые вызвали в нем ненависть к игле и порогу лавки и любовь к скамье и книге, поведал ему, что хочет продолжить учение, и попросил растолковать, куда надо идти и к кому.
— А чему бы тебе хотелось учиться? — спросил его тот.
— Праву, а там что бог даст; адвокатство мне что-то но душе! — сказал Вукадин.
— А где ты учился, что кончил?
— Клянусь богом, знаю все, что слышал от Еротия, моего учителя. А потом учился ремеслу; знаю портняжное и бакалейное!
— А почему бросил ,ремесло?
— Невмоготу стало! Влечет сердце к книге. И сейчас либо книгу давай, либо ничего не надо! Сердце мне подсказывает, что в этом я преуспею больше, чем где бы то ни было!
А кроме того, по правде говоря, не подхожу я моему газде Милисаву. Вот как,— и он показал на горло,— я сыт его жульничеством, и ну, просто не могу, брат, смотреть, как обманывают и обирают бедного горемыку-крестьянина! Ну, просто не могу! Ведь я, знаешь, и сам крестьянский сын.
— Верю, ты молодец,— сказал молодой человек (а был это, если помните, белокурый студент из прошлой главы),— коль в твои годы не быть идеалистом, то когда же?!
— Как не быть, у меня это в крови!
Потом белокурый спросил: учился ли Вукадин в гимназии и сколько ему лет? Вукадин дал все необходимые сведения. Выяснив все обстоятельства, студент поинтересовался, хватит ли у Вукадина денег съездить в Крагуевац, а если понадобится, то и в Белград, в министерство, чтобы подать прошение.
Услыхав о деньгах, Вукадин согнулся в три погибели, будто его схватили колики, сделал постное лицо и перешел на южное наречие, которым пользовался, когда хотел что-нибудь выпросить (обычно он говорил на восточном), верней, не заговорил, а запел, словно под гусли:
— О каких деньгах говоришь, заклинаю тебя богом великим и сегодняшним черным для меня, горемыки несчастного, днем! И откуда быть у меня деньгам на дорогу, ежели я из бедной семьи, три года мучился у сквалыги, который зажилил даже и мой жалкий заработок, за что ответит перед богом он или его дети!
— Хм! — произнес белокурый.— Дело дрянь! А близких у тебя нет никого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61