Сидят только газды да высшие чиновники, а все прочие, начиная с секретаря и ниже, стоя крутят цигарки, стоя угощаются, потому что мест больше нет! Враги считают визитеров до двух часов дня и в конце концов бросают: разве всех пересчитаешь, даже в глазах рябит! Вукадин встречает гостей в собственном доме. У него уже пятьсот дукатов в сберегательной кассе без того, что в кошельке, и того, что роздано взаймы людям. И все скоплено на этой службе, где он имеет только бакшиш, а что будет, когда его переведут в таможню, куда он попросится тотчас после указа? И не в большую какую таможню, где обширный персонал, а, скажем, в такую, где он будет все и вся. «Ну и нагребу же я деньжищ!» — мечтал Вукадин, пока наконец не одолел его сон, который был еще прекраснее картин, созданных его разыгравшейся фантазией.
На сретенье сыграли свадьбу. День стоял ясный, как раз такой, какой полагается для встречи зимы с весной. Сватами были те самые, которых наметили во время просин и утвердили в день обручения. Свадьба была пышная. У церкви стояла длинная вереница колясок. Барышня Симка, одна из перезрелых невест, считала их из своего окна и насчитала семнадцать (цифра баснословная, доселе невиданная в Т.), а если прибавить и казенный возок (походивший на коляску, в которой разъезжал со своей супругой эконом окружной больницы Марьан), то можем со спокойной совестью сказать, что их было восемнадцать, а о людях и тех, кого застали в церкви и кто пришел пешком, говорить нечего.
Вот кончилось венчанье, и свадебный поезд промчался к дому, но по требованию молодой почему-то не по той улице, по которой ехал в церковь; Икица понял почему: сделано было это назло бакалейщику Жике, дом которого стоял на той улице.
После полудня начались танцы, и было так весело, что плясали бы, наверно, до глубокой ночи, если бы Вукадин не потребовал от старшего свата «поскорее разогнать дармоедов» и поскорей сыграть «пестрое коло», которым, по обычаю, завершаются свадьбы.
Прошло немало времени, Вукадин купил уже красные туфельки у сапожника Яни, а об указе ни слуха ни духа, хотя дядя Настас, кум Риста и старший сват Прока прилагали все усилия, чтобы Вукадин получил указ, хотя бы во имя справедливости — за выслугу лет. Им отвечали: то не позволяет бюджет, то его кондуит звучит недостаточно убедительно. Вукадину вменялось в вину даже то, что он поставлял через подрядчика Атаса писчую бумагу и канцелярские материалы, которые были уже однажды оплачены. Так тянулось до смены кабинета. Кабинет сменился. Вместе со старым кабинетом погорел и помощник уездного начальника Риста, а с ним и надежды, которые Вукадин возлагал на него.
Терпение у Вукадина иссякло. Между ним и Дарой начались частые стычки. Обоюдные укоры и обвинения, и все из-за отсутствия указа. Дара уверяла, что он испортил ей жизнь, а Вукадин — что ее родня принесла ему несчастье.
Думал, думал Вукадин, что делать, и наконец принял решение, которое согласно пословице: «Ради головы и отца по голове»,— считал самым разумным, ибо почему он должен быть иным, чем его теперешний министр?! Он сел и настрочил заявление следующего содержания:
Будучи неопытным человеком, я был вовлечен моими так называемыми друзьями, как г. Риста и г. Прока, в партию либералов и в качестве ее члена искренне и во всем ей помогал, однако с тех пор, как я убедился, что она заботится не столько о народе, сколько о благополучии чиновничества, и что только партия прогрессистов радеет о благе и процветании страны, я прошу записать меня в члены этой партии. Я отдаю себя со всей семьей в распоряжение партии и до самой смерти буду ее всячески поддерживать. Одновременно я навсегда отрекаюсь от вышеупомянутых друзей и прошу их в будущем не называть меня своим кумом, поскольку я не имею чести им являться. Преданный партии
Вукадин Крклич, практикант, собственноручно.
Это заявление он послал в одну из белградских газет с просьбой напечатать и прислать ему с десяток экземпляров.
Спустя несколько дней газеты прибыли, и Вукадин подбросил их в несколько дворов, а к господину Ристе и господину Проке по две.
Сразу Вукадин почувствовал облегчение. В тот день он был необычайно весел и оживлен.
Но так как ничто не вечно под луной и поскольку
Сербия — страна сюрпризов, то она и устроила таковой спустя дня два после этого пасквиля самому Вукадину — все газеты, в том числе и официальные, принесли сообщение, что кабинет прогрессистов (новоявленных друзей Вукадина) пал, а новый кабинет образовали либералы.
— Ого! — прохрипел Вукадин, услышав это.— Здорово же я влопался!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ
В ней описан бурный, полный происшествий день из жизни Вукадина, день 13-го июля, когда для Вукадина утром смерклосъ, а вечером рассвело
— Что с тобой? — спросила Дара Вукадина, заметив за обедом его озабоченность.— Чего надулся, как мышь на крупу?!
— Ничего, увяз с руками и ногами! — буркнул Вукадин с кислым видом.
— Почему? Что случилось? — допрашивала Дара, которая мало разбиралась во внутренних политических делах.— Где ты пропадал все утро?
— Нигде! Гулял, как босой по колючкам. Зашел в кофейню, ничего не подозревая, и попал, как кур в ощип. Все закричали: «Ату, ату! А сейчас что будешь делать?! Опять пришли наши!»
— А которые наши? — спросила Дара.
— Да опять новый кабинет. Никак не успокоится наше горемычное отечество. Снова пришли прежние, те, что с дядей знаются.
— Ну, слава богу,— сказала Дара,— очень хорошо, по крайней мере сейчас можно рассчитывать, надеяться...
— Увы, лопнули все мои расчеты, рухнули надежды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61