А ты не брал бы? И я тоже, если бы кончил школу.
— А долго нужно учиться?
— Да приходится! Начальная школа, а после еще десять лет... Впрочем, можно и меньше. Вот мой двоюродный брат окончил три класса гимназии и вот уже шесть лет служит делопроизводителем в сельской общине. И сейчас три шкуры с крестьян дерет. И денежки водятся, дает под интерес.
— А учиться легко?
— Легко, брат, если только захочешь! И я с грехом пополам один класс гимназии окончил, а дальше не смог. Два года учился, и хоть бы что! А на второй год в петров день пошел ко дну.
— Как это ко дну?
— Наилучшим образом, как осел на льду!
— Честное слово? — с любопытством спросил Вукадин и даже иглу с шитьем опустил.
— Клянусь богом! — ответил Йовица, отложил работу и принялся рассказывать: — Крепко меня отчитали. Директор сказал: «Потерял ты, сынок, право на учение. Ступай теперь домой и постарайся стать прилежным подмастерьем, может, и выйдет из тебя человек. Отечеству, говорит, нужны хорошие мастера. А вы, дети,— и он указал на меня,— не берите пример с Йовицы, чтобы вас не постигло то же самое». Взял я шапку и ушел, а они остались маят да из пустого в порожнее переливать.
— Домой пошел?
— Нет, брат! Какой дом? В тот день вернуться домой к обеду я не посмел, а забрался в ивняк на берегу Моравы, решил утопиться, только бы отцу на глаза не показываться! Но вода была уж очень хороша, и я здорово несколько раз выкупался...
— И не утопился?
— Нет, брат! Говорю же, вода была хороша, обидно было бы не выкупаться. А потом опять же подумал и сказал себе: «Слушай, разве впервинку тебе получать взбучку и за меньшие проступки?»
— И что же ты сделал?
— Дождался, пока смерклось, и пошел домой, эдак «по темноте, чтобы не быть беде», шмыгнул в комнату, и прямехонько под одеяло!
— И без ужина?
— Что ты, пропади он пропадом, этот ужин, только бы отец поостыл... малость потерпеть не беда.
— А отец что?
— Отец, слышу, допытывается обо мне у матери. «Явился ли наконец этот бездельник, несчастье мое и позор? Целый день, говорит, пропадает». А мать отзывается (я все слышу под одеялом): «Не трогай ребенка, спит он, разве ему, говорит, легко? Стыд его заел; мальчик чувствительный, в меня пошел. Оставь его, пусть спит».— «Да какой тут сон,— орет отец, а я, под одеялом, как кот сжался в клубок со страху,— что это на него сегодня такая сонливость напала! Я, говорит, после обеда два часа на диване вертелся, глаз сомкнуть не мог, а его, видите ли, сон одолел».— «Да оставь,— просит мать,— будто ты не был ребенком!» — «Просто сгорел от стыда (рассказывает отец матери), когда встретился с соседом Павлом. Идет он из гимназии со своим сыном, а сын с наградной книгой; вот черт меня и дернул на свою беду и позор спросить: «А как там мой?» Павел и отвечает: «Как и в прошлом году, сосед! Провалился, говорит, как осел под лед, впрочем, бог троицу любит, придется теперь министра просить».— «Клянусь богом, никого не стану просить!» — говорит отец и, слышу, встает, а у меня душа захолонула, знаю, что будет, ну, сунул голову под подушку, завернулся потуже в одеяло, понимаешь, чтобы было не так больно...
— Смотри-ка! Сейчас начнется катавасия.
— «Не стану просить за бездельника,— повторяет отец и направляется к моей кровати, а я сжался, натянул на себя одеяло, а сам все слышу.— Ну, мамин философ и казначей, кричит отец, что у тебя?! Оправдал мои надежды, а? И в этом году провалился!» — «Не надо,— умоляет мать.— Провалили его проклятые учителя по злобе, как и в прошлом году. Оставь ребенка, разболелся он, говорит, от великой обиды и срама! Завтра с него спросишь!» — «К завтрему,— говорит отец,— у меня и гнев уляжется; очень уж меня подмывает поговорить с ним сегодня!» Схватил бамбуковую трость,— а бамбук, эта напасть морская, не ломается,— и давай меня утюжить.
— Ах ты, горемыка несчастный! Твердишь: дай боже, помоги одеяло!
— Куда там! Ничего мне, брат, не помогло, даже одеяло,— так болело, словно его и нет! Ну, как увидел я, Я что от него нет проку, выскочил из-под одеяла, как черт из коробочки, и в дверь, отец за мной. Гонял он меня своей бамбуковой палкой по комнате из угла в угол, а я, точно кошка, на стены лезу. Кинулись мать с теткой меня защищать: и слава тебе господи, не все удары по мне пришлись — только каждый третий, поделили мы эти бамбуки, всем досталось из-за моего учения! Потом уж я подумал: «Ого, слава господу, я еще дешевле всех отделался. Получил выволочку, так хоть за дело, а они, горемыки, и гимназии не видели, и на второй год не оставались, а битыми были!» «Подадим прошение господину министру,— сказала мать, когда отец немного утихомирился,— чтобы оставили его на третий год, может, ребенок и поправится. Точат на него преподаватели зубы, а учится он хорошо».— «Эх,— говорит отец,— никто на него не точит зубы, все это чепуха! Ничего, говорит, из этого несчастного бездельника не выйдет!! Он в твою семейку пошел, навсегда болваном останется. Жаль только, такую уймищу денег убухал я на книги да карандаши». Так и пришлось мне улечься спать без ужина, отведав одних палок.
— И больше в школу не ходил?
— Нельзя. Два года можно в одном классе сидеть, а третий не позволяют. Гонят обучаться ремеслу.
— А ты небось только того и ждал?
— Моя бы воля, все было бы иначе. Еще в гимназии мне до смерти хотелось уйти в музыканты.
— Ну, и чего не ушел?
— Только помянул, а отец снова избил меня злодейски.
— А в школе бьют?
— Нет, брат! Не бьют и в солдаты не берут. Учитель и пальцем не смеет тебя тронуть, ты тотчас в обморок хлоп, а учителю боязно, как бы потом от министра не влетело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61