! Мой дед еще проглотил этот самый аршин, и с тех пор,— проводит Вукадин аллегорию,— ни один из рода Крклича не умеет и не хочет гнуться до черной земли, а господа этого не любят. Я же, клянусь богом, и не могу и не желаю.
— А сейчас вы зачем приехали?
— Приехал, чтобы малость поспрошать тех, повыше: что они делают со мной, клянусь всевышним господом богом.
— Совершенно правильно! Как говорится: покуда дитя не заплачет, мать не перекрестится.
— Вот это справедливо, госпожа Кая. То же самое и я твержу. Завтра же иду к министру, и, если ничего не добьюсь, мне известно, где газеты оппозиции,— и тогда мы уж потолкуем с этим самым министром.
На другой день Вукадин поднялся ни свет ни заря. Кая отутюжила ему измявшийся черный костюм. Вукадин принарядился, и никто бы не сказал, что это практикант, напротив, всякий бы побился об заклад, что он если не окружной начальник, то во всяком случае его помощник.
Лето было в разгаре, стояла нестерпимая июльская жара; Вукадин, в высоком воротничке, да еще на номер меньше, весь красный и от жары и из-за тесного воротничка, шагал по Теразии, привлекая внимание прохожих своим черным вечерним костюмом и солидной, полной достоинства осанкой. В' министерской приемной он застал уже много посетителей. Некоторые, перезнакомившись,
беседовали о совершенно посторонних предметах; кое-кто сидел молча с завернутым в носовой платок прошением; некоторые, менее выдержанные, не в силах усидеть на месте, расхаживали по приемной и нервно курили, а по тому, как держались эти люди, было видно, что они мысленно повторяют все то, что задумали выложить министру, если их пустят, но лишь стоило войти посетителю более изысканного вида, как они тотчас прятали цигарку за спину, кланялись, а потом спрашивали, что за человек, с которым они только что здоровались. Находились и такие, что, прождав весь День, уходили в бешенстве, клянясь, что ноги их здесь не будет, но утром являлись первыми; случались и такие, которым, казалось, было все равно, примут их или нет, будто их единственная забота заключалась в том, чтобы не попасться на глаза Джоле, служителю, что стоял постоянно у двери, прислонившись к стене. Сколько уже лет его видят здесь в неизменном камвольном сюртуке с лоснящимися спиной и локтями. Сюртук подарил ему какой-то министр, но как звали министра, Джоле забыл, уж очень недолго тот просидел в своем министерском кресле. Сюртук оказался счастливее владельца. Тот пробыл министром всего шесть дней, а его сюртук вот уже шестой год красуется на плечах Джоле в этом самом министерстве, вероятно, потому так Джоле и важничает. Вукадин, тотчас оценив ситуацию, немедленно представился Джоле, угостил его табаком из серебряной табакерки и пустился с ним в беседу. Джоле от табака не отказался, а это было лучшим свидетельством, что Вукадин импонирует ему своей внешностью, одеждой, серебряной табакеркой, золотой цепочкой, тростью с костяным набалдашником, усами, да и всем своим поведением, недаром Джоле был известен как хороший психолог, все умевший читать на лицах посетителей, торчавших целые дни (он изучал их годами) по приемным, и в соответствии с этим было известно, что он снисходителен к людям с положением и непреклонен к ^мелкой сошке. «Ты чего, старая,— бросал он, проходя с бумагами и даже не глядя,— сказал я тебе, не таскайся сюда каждый божий день: ничего не вышло из твоего дела, разговаривал я». Либо спрашивал выходящего от министра: «Ну что, все так, как я тебе говорил?» — «Замечательно,— отвечал тот, пунцовый от радости,— господин министр хорошо меня принял, выслушал и сказал: «Буду иметь вас в виду!» Записал имя, чернилами записал! Главное, обнадежил. Ну, до свидания!» Счастливый проситель кланялся, пожимая Джоле руку и клал что-то ему в ладонь (сколько, об этом знает лишь Джоле), прощался, потом растерянно искал по всем углам свою трость и, наконец, вспомнив, что оставил ее дома, спускался, пританцовывая от счастья, по ступенькам. А Джоле глядел ему вслед и думал: «Эх, голубчик, простофиля ты еще, ежели веришь министру! Кто там что когда получит, а Джоле уже получил!»
— Кто принимает? — спросил Вукадин.
— Господин начальник,— ответил Джоле.
— Прошу тебя, доложи обо мне, проездом я.— И Вукадин дал жестом понять, что он, разумеется, отблагодарит.
— Ладно, ладно,— заверил его Джоле.— Будет сделано.
Вукадин отошел в сторонку и, пока одни входили, другие выходили, выкурил несколько цигарок. Так тянулось до полудня, а около часа Джоле объявил, что господин начальник ушел (в другие двери, разумеется). Вукадин приходил три дня подряд и трижды повторялось одно и то же; только на четвертый день Джоле удалось протолкнуть Вукадина без очереди.
— Извольте,— сказал Джоле,— господин начальник сейчас свободен, господин министр не принимает, а принимает господин начальник.
Вукадин вошел и, поклонившись у двери, пробубнил свое имя, фамилию и должность.
— Пожалуйста, садитесь,— промолвил господин начальник, двинувшись ему навстречу и протягивая руку.
— Спасибо, могу и постоять.
— Милости прошу, садитесь,— повторил господин начальник, все еще стоя.
Вукадин извинился, помялся еще немного, но в конце концов сел, после чего сел и господин начальник.
— Итак, прошу вас, в чем дело?— спросил господин начальник, разглядывая его; очевидно, он не расслышал, когда тот представлялся и сейчас надеялся хотя бы из разговора понять, кто он, помощник ли окружного начальника, казначей или, может, еще кто?— Пожалуйста, курите!— Господин начальник протянул ему свою табакерку и заказал Джоле два кофе.
— Благодарю вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61