Он все похваляется вами!
— Значит, похваляется, говоришь! — повторяет крестьянин, сдвигая феску набекрень.
— Бог знает как похваляется, говорит, не будь, дескать, их, давным бы давно повесил замок и подох с голоду!— гнет свое Вукадин, раззадоренный одобрительными взглядами и улыбкой соседки Кайчицы.— Плательщики, говорит, вы хорошие, хотя многие ходят в должниках господина Мики, но, говорит, рассчитываются не скупясь!— заканчивает Вукадин, взглядывая на соседку Кайчицу, красивую девушку невысокого роста.
Кайка стоит у ворот и вяжет чулок; то и дело она роняет клубочек, сует его под мышку, одновременно поглядывая на лавку газды Милисава, на его приказчика и улыбаясь. А тот, окрыленный ее улыбкой, потеряв голову, прямо-таки прилип к крестьянину, хочет, как говорится, не только надуть, а еще и за пояс заткнуть, очень уж подзадоривают его взгляды и улыбка соседки Кайчицы. Но вдруг Кайчица вздрогнула и выронила от испуга клубок, увидев и услышав, как совсем близко от нее Вукадину влепили здоровенную звонкую пощечину.
— Дурачить меня вздумал?— заорал крестьянин.
— Что я тебе сделал?— взмолился Вукадин, хватаясь за щеку.— Как смеешь ты драться! Что я, твой подмастерье? Приказчик я, понял?!
— Вот и получай по заслугам! Будь ты даже сам хозяин.
— Эй, слушай, за что бьешь человека?— слышится голос с другой стороны улицы.
— Ты что, голубчик?! Что себе позволяешь!— кричит третий.— Вообразил, видать, что ты у себя в деревне?! Тут, брат, тебе не Липар или Честобродица!
— Разделался бы я с ним, как бог свят, и в самом Белграде со всеми его семью министрами!— говорит крестьянин, удаляясь.— И пусть он благодарит господа, что здесь не Липар! Будь то в Липаре, узнал бы он почем фунт лиха! Беда у меня, дома дитя больное, а ему зубоскалить охота!
Мигом сбежались соседи — хозяева, приказчики, ученики, прочий праздный люд.
Что случилось?— спрашивают одни.
— Ты получил затрещину?— пристают другие.
— За что он тебя, а?— допытываются третьи.
— Жив?— любопытствуют с четвертой стороны.
— Да, клянусь богом, здоровенная затрещина!— удивляется кто-то, делая сочувственную мину.
— Ей-ей, как брат брату, за такую пять талеров отдашь! — замечает приказчик из соседней лавки.
— Да как вы рассуждаете, люди?! Не согласился бы я и за десять, и не дырявленых! Хоть я и бедный человек,— вставляет другой приказчик, Евджа, Вукадинов соперник.
И безжалостная толпа открыла настоящий аукцион по оценке полученной Вукадином затрещины.
— А очень болит, горемыка ты несчастный? — интересуется один с соболезнующим видом.
— Как не болеть, братец ты мой, он еще спрашивает! От такой оплеухи и вол свалится, а куда уж крещеной душе! Погляди только, какая у него щека, словно целую неделю горчичник не снимал.
— Глянь, и в самом деле, до чего вспухла, точно осы искусали!— подхватывает другой, указывая пальцем на Вукадина, у которого действительно распухла левая щека и заплыл глаз.
— Слушай, чего ты ждешь! Беги, несчастный, в окружную больницу, пока хуже не стало; так и антонов огонь заполучить можно.
— Тяжелая рука, клянусь богом! — замечает опять кто-то из толпы.— О-о-о! Скажи, пожалуйста, что сделал с человеком!
— И ты стерпел!
— Я бы не удержался, хоть бы и знал, что в тот же миг погибну! — замечает один.
— Вот и я такой же! — подхватывает другой.
— Боже, боже,— вступает в разговор опанчар Живко-вич, по прозванию Малыш,— дернул бы его черт меня атаковать, что было бы?! Не он бы меня изуродовал, как этого бедолагу, а я бы ему показал, где раки зимуют! А, сосед?
— Само собой! — отвечает сосед.
— Понимаешь, я знаю себя! — продолжает Живко-вич.— У меня, понимаешь, сосед, тяжелая рука, как хвачу кого — беда! Сразу кувырк на землю, вытянется, как свечка, даже ногой не дрыгнет! — Сапожник поднимает стиснутый кулак и с удивлением созерцает собственную десницу с высоко засученным рукавом.— Боже, боже, соседушка, стукнул бы его так, что не понадобились бы ни врач, ни аптека, тотчас пришлось бы пономарю Акиму бить трижды в колокол, а столяру, мастеру Тасе, шить «сосновый зипун». Верно, сосед? А там будь что будет, помираем только раз! Да не так уж и жалко этой жизни, хватит — пожил.
— Верно, верно, человече! — одобряет сосед.
— Но я знаю свой нрав, потому я, сосед, ежели бью, так бью! Бью, не зная удержу! Потому и боюсь, сосед, избегаю этого. Как подымется где крик, свалка, вижу, завязывается драка, я ухожу. Ухожу честно и открыто. Вдруг разыграется такая потеха, что не стерплю, не смогу удержаться. Сам знаешь, рука у меня тяжелая, уложу чего доброго кого-нибудь в сыру землю. И когда меня кто оскорбит, опять же отступаюсь, и все из-за этой тяжелой руки, будь она неладна, чтобы потом всю жизнь не раскаиваться. Пускай, дескать, уходит, пусть лучше ему от другого достанется! Не так ли, сосед? А насчет силы и стойкости, я, как говорится-, померюсь с кем хочешь!
— Само собой! — говорит сосед.
— Слушай, парень, если знаешь, из какого он села и как его зовут,— влезает в разговор еще один, по прозвищу Свидетель, вечно околачивающийся в приемных полиции и суда,— подай на него в суд! Возьми адвоката Мицку! Он с него три шкуры сдерет и за телесные увечья, и за перенесенную боль. Подай жалобу, а мы будем свидетелями. Придется мужику раскошелиться: возмещать всему торговому ряду убытки за потерю времени!! Дай боже, чтобы хватило заповедной рощи разделаться с судом да со свидетелями! И тебе и нам прямой расчет. Давненько не получал я за «потерю времени», даже не помню и когда! Жалобу, сынок! Эх ты, кисляй,— продолжал Свидетель уже про себя,— не налетел он на мастера!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61