отзывчивый... мягкий... душевный... любимый ученик академика Генералова...
Пословица гласит: дурная слава далеко бежит, а хорошая под камнем лежит. Почему она залегла под тяжелым камнем? Кто ее туда упрятал? Наше равнодушие к ближнему? Наша зависть к чужой удаче? А ведь человек — высшее творение природы! Но, увы, не совесть природы...
Лукерья Карповиа предложила гостю полистать семейный альбом.Иван Орач еще из школьной истории помнил, что кубанские казаки — переселенцы из Запорожской Сечи. Перебрались они с Днепра на дальние кордоны государства Российского, да и прижились на степной вольнице. Об этом и поведал ему старинный альбом с металлическими застежками.
— Наши с мужем фотографии пропали, когда разбомбило хату. А этот альбом мне достался от тестя. Умер старик, я и забрала.
Мужики в галифе с лампасами, в косоворотках под поясок, в форменных фуражках. Бородатые, чубатые... Рядом с ними — чинные, гладко зачесанные матроны в многоярусных юбках и высоких шнурованных ботинках. А вокруг многочисленная детвора. Детей у всех было много, очень много.
Шорники, должно быть, жили неплохо, по крайней мере, имели возможность приглашать к себе в дом фотографа.
Но Орача больше интересовал сегодняшний день. Обратил внимание на цветное фото Лукерьи Карповны при всех регалиях. «Ого!» — удивился Орач. Вся грудь в наградах, улыбается, смущенная, не привыкшая к параду.
— Меня на Героя готовили. Приехал фотограф, отснял.
В газетах писали. Но, знать, не дошел тогда мой черед, дали мне орден Трудового Красного Знамени — и на том спасибо. Да и какие я совершаю подвиги? Работаю. Земля своего требует, я ей угождаю, и всех-то делов. Деды-прадеды наши на этой же земле работали не меньше и не хуже нас. Правда, тогда еще не было сахарной свеклы, но были пшеница, подсолнечник и кукуруза, бахча и огород. Надо было жить, детей растить, вот и делали свое дело. Никто им не давал за это орденов. А меня отметили из всею рода. Дальше шли любительские фотографии. Некоторые из
них уже выцвели.
— Это все Анна. Купила я ей фотоаппарат: на, только не бездельничай. Да не хватило у девчонки терпении. На всякое серьезное дело человеку нужно терпение. Л у нее в ту пору гулял ветер в голове.
И вдруг... Принимаясь за альбом, Иван Иванович, конечно же, надеялся найти в нем что-то интересное. Но на такое. Групповой снимок. Семь человек. Шестеро пареньков и одна девчонка. Если бы не такой вызывающий вид — кто-то выставил напоказ бутылку с вином,— можно было бы подумать: школьники-старшеклассники или учащиеся
техникума.Орач сразу узнал Анну. Молоденькая, прехорошенькая. Лукавые глазки. Сочные губы. Волосы в завитушках. Словно принцесса из сказки, которую влюбленный великан носил в шкатулочке у себя па груди. Уже округлилась пухленькая фигурка. Анна стояла в центре, а обнимал ее
за плечи.... Нет, это могло только померещиться. Анну облапил обоими руками Кузьмаков! И пьяно улыбался. Узкие, злые глазки прищурены, мелкие зубы, тонкие губы... «Суслик» — в этом не могло быть сомнений.
Кузьмаков выглядел гораздо старше всех. Всем было лет по пятнадцать-шестнадцать, а ему не менее двадцати двух — двадцати пяти.
— А это кто? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Ее дружок,— недовольно ответила мать.
— Что же вы бережете такую фотографию? — удивился
Иван Иванович.
— А другой, где была бы молоденькая Анна, больше нет.
Сопоставив псе, что он узнал о Тюльпановой, Иван Иванович подумал: уж не Кузт.макова ли привозила Анна в дом в качестве мужа?Ну и Алевтина Кузьминична! Если она так хорошо знакома с Сусликом, значит, он подсел к ней в машину не
случайно. Пока неважно, где именно: в Донецке или па Мариупольской развилке. «Водила все нас за нос с «опознанием»...» Остаться в дураках — всегда обидно, а опытному розыскному тем более. «Клюнул на бабью исповедь! Размяк, как старая галоша в бензине»,— ругал себя Иван Иванович.
Пришло время показать Лукерье Карповне фотографию, которую он прихватил с собой.
— Лукерья Карповна, не сходить ли нам с вами к моему тезке, у пего остался мой портфель с бритвой. Утром встану — печем подмолодиться.
- У тебя что за бритва? А то у меня от мужа осталась, первостатейная, «Золинген».
— Я бреюсь электробритвой.
- Давай тогда сходим,— согласилась женщина.
- А не поздно? — Орач посмотрел на часы: начало первого.
— Можно и завтра. Подою корову, угощу тебя парным молоком. Ты парное пьешь?
— На хуторе вырос. Первым делом было — парное молоко.
— Я нацедила Александру Васильевичу кружечку, а он побрезговал. Сказал: «Не хочу спозаранку... Еще зубы не почистил». Я слыхала, как он жаловался Анне: коровой пахнет.
Спал Иван Орач на мягких жарких перинах. Вот где насморк выгревать — лучше любой ингаляции.Утром проснулся — мысли все о том же: почему Алевтине удалось его провести? Да потому, что говорила правду, да не договаривала. Не всю правду, как и он вчера Пантелеевне. Та спросила: почему дети не приехали? А он ей: их на именины пригласили. Пригласить-то пригласили, да только где теперь Алевтина Кузьминична?
Он сходил за портфелем и взялся в очередной раз раскладывать «пасьянс» из портретов и фотографий. Увидев безбородое лицо Кузьмакова, Лукерья Карповна ахнула:
— Видать, провела его жизнь по крутым тропам: постарел.
— А кто из нас молодеет, Лукерья Карповна! — философски заметил Орач.— Двадцать лет прошло.
— Двадцать третий,— уточнила женщина.— А тебе-то откуда известно про то? — с опаской спросила она.
Он молча выложил перед нею фотографии Кузьмакова и Дорошенко, переснятые из старого дела.
— Они! Вот таким Кузьма и был!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122