Все так и было. Семь тысяч.
Когда Пряников подписал страницу протокола, Иван Иванович протянул ему акт об изъятии в гаражо у Лазни еще восьми с половиною тысяч рублей.
— Богдан Андреевич утверждает, что это тоже ваши деньги.
Надо было видеть эту немую сцену!
— Может быть... и пятнадцать... Я уже забыл. Знаете, когда-то я попал под завал: четыре дня сидел в каменном мешке. Попридавило, и с тех пор порой у меня что-то с памятью...
Пряников врал и понимал, что завирается, видел, что ему уже не верят, но остановиться не мог, его все несло и несло. А Иван Иванович выразил свое недоверие.
— Петр Прохорович, не будем детьми. Семь тысяч и пятнадцать тысяч, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. А вы запамятовали, словно в вашем распоряжении триста пятьдесят тысяч годового дохода...
Триста пятьдесят тысяч — число не случайное. Если Пряникову две бригады «сговорчивых мужичков» приносили в месяц тридцать тысяч, то за год как раз и могло набежать столько.
— Ну, откуда у меня могут быть такие огромные деньги,— поспешил отмежеваться Пряников от дохода в триста пятьдесят тысяч.— Зарплата начальника передового участка... Жаловаться, конечно, грех, меньше тысячи не помню.
— Вот и я так думаю: откуда у начальника передового участка, зарабатывающего всего тысячу в месяц, может взяться годовой доход в триста пятьдесят тысяч? Это в Америке на биржевых спекуляциях зашибают такие суммы.
Теперь Пряников вполне созрел для главного вопроса. Он, по мысли Ивана Ивановича, сейчас уже ни о чем другом, кроме этих пятнадцати тысячах рублей, думать не мог. Пряников понимал, что горит сам и, по всему, топит Лазню. А уж если ты впутываешь коллегу по преступлению, отягощая его вину, то и от него не жди пощады. Систематические поборы с подчиненных потянут по уголовному кодексу этак лет на пятнадцать, если не на высшую меру. Сто десять человек только основных специальностей, и с каждого по триста в месяц. В течение многих лет! Это попахивает миллионами. Конечно, Пряников проворачивал дела не один. «Мотором» была святая троица: Кузьмаков, Дорошенко и тот третий, скрывающийся под фамилией Юлиана Семенова. Но был и мозго-
вой центр, который обдумывал «техническую сторону» изъятия миллионов из государственного кармана. Он, наверняка, и получал львиную долю прибылей. Так кто же стоит за Пряниковым?
Иван Иванович покапал Пряникову ту часть протокола, где Лазня признавался в том, что он привез к магазину «бородатого». Когда Петр Прохорович недоумевающе вернул листки бумаги — каждый с подписью Лазни, Иван Иванович разложил перед ним портреты бородатой троицы изображением вниз.
— Петр Прохорович, надеюсь, вы понимаете, что не в ваших интересах темнить! — Он перевернул портрет бородатого Кузьмакова, и рядом положил его же фотографию без бороды.— Фамилия, имя, отчество! — потребовал он.
— Кузьма Иванович Прудков,— четко произнес Пряников.
— Настоящая его фамилия Кузьмаков, по кличке Сус-лик. А эти? — Он перевернул портреты двух других бородачей.
Пряников не сопротивлялся:
— Егор Иванович Победоносец...
— Настоящая фамилия Дорошенко, кличка Жора-Артист. А этот?
— Юлиан Иванович Семенов... Его еще называли папой Юлей.
— «Папа» — так на воровском жаргоне величают главаря банды.
— Так вот, Петр Прохорович, есть основания полагать, что во время ограбления мебельного магазина была использована ваша машина.
Пряников побагровел, надулся как индюк, стал раза в два выше и шире. Глаза навыкате. Палились кровью.
— Не может этого быть! На моей машине Анка уехала к больной матери!
— Под Тельманово в пашей машине, кроме Тюльпановой, были Прудков-Кузьмаков и Победоносец-Дорошепко. При попытке задержать их они открыли огонь из автомата. Постовой вынужден был тоже применить оружие. Все это и послужило причиной аварии.
И вдруг этот здоровяк, смахивающий на комель, из которых в древности изготовляли стенобитные орудия, побледнел, начал, словно рыба, вытащенная из воды, хватать широким ртом воздух и съехал со стула па пол. Да так ловко, что Иван Иванович не успел его подхватить!
Кувшин с водой! Плеснул в стакан. Набрал полон рот и брызнул в лицо потерявшему сознание мужику, как это делала мать, когда катала рубелем белье (утюгов в Карповом хуторе в ту пору еще не было).
— Петр Прохорович! — похлестал майор Орач по ядреным жестким щекам Пряникова.— Вот уж чего не ожидал от вас!
Еще стакан воды ему на голову — и начальник четырнадцатого участка открыл глаза. Он плакал навзрыд.
— Честное слово, поверьте, Анка сказала мне: «Еду к матери». И телеграмму показывала...
Может, и была такая телеграмма, по это придется проверять.
— Надеюсь, вы понимаете, Петр Прохорович, что вам придется у нас задержаться на некоторое время. Привезут Тюльпанову, и мы с вами продолжим беседу.
Пряников все прекрасно понимал, более того, он готов задержаться, если это надо для дела, но...
— У меня в час наряд. Кто поедет в шахту? Богдана вы арестовали, и я у вас... задерживаюсь.
— Представьте, что с вами случилось несчастье... Бывает. Вы по каким-то делам задержались. Наконец, оформляетесь в отпуск. Видел я приказы в отделе кадров: на тридцать рабочих дней, да еще за участие в ДНД, отгулы за дни повышенной добычи. Незаменимых людей нет, Петр Прохорович.
— Если бы я кого-то предупредил... Может, съезжу, дам наряд и вернусь? — молил он о невозможном.
— А вдруг вы нам именно в это время и понадобитесь? Вот вам телефон — садитесь, руководите.
Пряников тяжело вздохпул и в отчаянии махнул рукой:
— Что уж теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122