— Ему еще никто не говорил правды в глаза. Шепчемся по углам, а сказать в глаза боимся — обидится.
— Почему ты не посоветовался со своим другом и начальником? Почему дал ход делу без его санкции? — бушевала Марина.— Теперь походишь под следствием сам. Попробуй отмыться. Грабил магазин вместе со мной — и все
тут!
Строкун поднялся из-за стола.
— Вы тут погомоните по-родственному еще чуток, а я — к генералу. Доложу ему, что главный преступник задержан, признался и сейчас дает показания.
Они остались вдвоем. И сразу Марина обмякла, притихла. Глядела виновато на Ивана.
— Извини, Марина... Глупо все вышло,— признался он.
— Дурак ты, Ваня, причем — круглый, как колобок.— Она вздохнула.— В Саниной душе еще ноют старые раны: помнит он, что Гришка Ходан был ему родным отцом. А ты на старую рану — соли.
Иван Иванович был ей признателен. В его сердце забушевала буря, как двадцать лет тому назад, после суда, в арестантской комнате. Он готов был сказать Марине что-то очень важное для обоих. Тогда он не осмелился.
Теперь же им никто не мешал. Но Иван понял, что ничего уже не скажет: поезд ушел. Тогда, двадцать лет назад, его ничего не обременяло, ничего не связывало по рукам и ногам — вольный казак! Решил поехать вслед за любимой — и подался. Топал пешком, полз на коленях.
Любовь! Что еще в жизни выше и чище этого! Подстрелили лебедушку, и лебедь с высоты падает вниз, сложив крылья. Любовь сильнее смерти.
— Саня мне сказал: «Ты всю жизнь любишь Марину, а она — тебя!» Чудак...
— Чудак петух: воду пьет, а не мочится,— с горечью ответила ему Марина.— Съеду я от вас, Иван. Невмоготу уже мне все это. И Саню уведу.
Он испугался:
— Да ты что! Без тебя дом осиротеет. Ты — душа всего...
— Когда-нибудь и душе отдохнуть надо. Успокоиться. А то ведь всю жизнь жарят на медленном огне...
Ивану нечего было возразить. Он молчал. Лишь один раз в жизни человек может встретить счастье. Второго раза не дано. Не текут вспять реки, земля крутится в одну сторону: неумолимо бежит время вперед.
— Дай-ка погляжу на твоих бородатых,— попросила Марина.
Иван Иванович подал ей портреты, оставленные Строку ном па столе. Долго присматривалась Марина. Затем сказала:
— Этот, глазастый, Суслик. Жил крысенком и сдохнет в норе. Такие чуму разносят. И чего их закон жалеет? Неисправимых надо так: поймали второй раз — и к стенке. Зла на земле меньше будет. А этот — Жора-Артист,— ткнула она пальцем в потрет Георгия Победоносца.— Умен, хитер. Его бы на необитаемый остров, творил бы там чудеса пуще Робинзона. Попадись ему Пятница, он бы и его съел. А этот... Гришка Ходан,—показала на портрет «папы Юли».
— Быть такого не может! — вырвалось у Ивана Ивановича.— Он же в сентябре сорок третьего погиб: раздавил наш танк подводу с полицаями.
— Знать, не всех раздавил. Говорила тебе: виделась с Гришенькой па пересылке в Сибири. Его этап уходил, нага пришел. Лицом к лицу! Он па меня вытаращился, я уставилась па него. Мне ли не узнать Гришеньку!
Ходан! Матерый фашист, профессиональный убийца. Сколько жертв на его черной совести! Но если это действительно Гришка Ходан, надо немедленно писать рапорт в Комитет государственной безопасности. Только чем Иван Иванович подтвердит свое подозрение? Двадцать лет тому осужденной Крохиной показалось, будто она мельком увидела своего истязателя. А не почудилось ли измученной женщине? Ведь с Гриш-
ки Ходана начались все ее страдания, заведшие ее в места не столь отдаленные.Нужны факты. И он их найдет! Или опровергнет версию Марины.«Папа Юля» — волк стреляный. Это он со своими дружками «пас табун» сговорчивых мужичков на четырнадцатом участке. Не исключено, что он подкинул Пряникову и саму идею этой аферы.
Но ушел «папа Юля». Хватанул выручку в мебельном, не упустил свой шанс, и подался в бега. Теперь ищи ветра в ноле. От генерала Строкуп вернулся вместе с Саней. Парень смущенно глянул па отца. На смуглом лице виноватая улыбка. В глазах — радость.
— Ну что, родственники-грабители, роли между собой распределили? Кто где что делал. Кто с автоматом, кто с пистолетом типа наган.— Он взялся свертывать из бумаги тюричек, готовясь закурить. Настроение у него было озорное.— Генерал считает, что с присвоением очередного звания Орачу поспешили: не дозрел до подполковника, ему вернуть бы капитана... Вкатал он мне, Александр не даст соврать,— ну, а я уж отыграюсь на вас, подполковник, сполна.
— Ругался,— подтвердил Саня.— Знаешь, что после работы случилось с Жеболенкиной? Пришла домой, мужа с детьми нет. Заперлась, забаррикадировала входные двери. Откуда только сила взялась,— подтащила к дверям трехстворчатый шкаф. Муж вернулся, она не пускает, не отзывается. Он стучал-стучал, решил, что с женой беда. Хотел взломать дверь, взял у соседа топор. Услышав, что к ней в квартиру ломятся, Шеболенкина выпрыгнула из окна с криком: «Грабят! Убивают!» Живут Жеболенкины на втором этаже. Под окнами асфальт, так что изрядно покалечилась. Отвезли в травматологию. Ода и там бушевала, мол, врач пытался ее убить.
Иван Иванович поймал иа себе взгляд Марины. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но в ее глазах можно было прочитать злой упрек.
— Трагедию Жеболенкиной запиши, Иван Иванович, на нашу совесть,— сказал Строкуп.— Жертва происшествия в мебельном. А с Дробовым побеседуй, из участкового может получиться хороший оперативник.
Теперь стало ясно, от кого поступили сведения о Жеболейкиной. Строкун подошел к Марине, пожал ей руку:
— Марина Ивановна, спасибо за проявленную чуткость. Если бы не ваши решительные действия, наш новоиспеченный подполковник наделал бы тут — на семи самосвалах не вывезешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122