Ему бы постепенно ссохну
ться, сморщиться, уменьшиться в размере, превратиться снова в вялый буто
н органа. Так оно иногда и бывает. Но бывает и по-другому. Старая, заглушенн
ая, не отсеченная труба ржавеет, ведь в ней не циркулируют, а стоят, возник
ают при перепаде давлений какие-то обратные токи, когда накопившуюся рж
авчину начинает выносить в центральное русло, наконец, в теле трубы може
т возникнуть свищ, способный, лопнув, залить большие площади и нарушить в
сю систему. Больная, неработающая почка Ц как уснувший вулкан, в любой мо
мент может взорваться и раскаленной лавой смести всё на своем пути.
Хирург сказал, что вырезать надо обе почки. Причем не сразу, одним махом, а
в две полостные операции. Затаившийся, неработающий вулкан тем не менее
притягивал к себе и копил все, что собирать не следовало. Уже несколько ме
сяцев подряд вечерами происходили «выбросы», у Саломеи подымалась темп
ература почти до сорока градусов. Я давал ей «терафлю», смешанное с витам
инами лекарство от простуды, которое растворялось в полстакане горячей
воды. Но это не была простуда Ц порция шлаков, поступая в кровь, отравляла
организм. Потом, когда почку извлекли из организма Ц а по сути, извлекли
опухоль, со вздувшимися луковицами, переполненными застоявшейся жидко
стью, Ц она оказалась весом около двух килограммов при норме, в десять ра
з меньшей. Резать одним махом было нельзя Ц организм, кровяная система н
е справились бы с таким сокращением поля и необходимостью огромной комп
енсации. Я вообще не очень представлял себе, как это могло произойти Ц с п
одключенным или стоящим наготове возле хирургического стола аппаратом
искусственной почки.
И почему одному человеку достается так много страданий? За что он платит:
за свое распутство или за грехи родителей? Близким всегда кажется, что лу
чше бы всё произошло с ними, они лучше подготовлены к несчастьям и физиче
ским страданиям. Я не знаю, как Саломея это всё перенесла и продолжает жит
ь. Но по утрам, когда эта птичка, с хрупкими плечиками и крылышками, варит с
ебе манную кашу, кормит собаку и говорит со мною своим, похожим на вздохи в
иолончели, голосом, Ц такая волна сочувствия и жалости охватывает меня,
такое ощущение безграничного и полного счастья, что я начинаю благодари
ть за милость Бога, продлившего нам обоим жизнь. Моя жизнь? Может ли она бы
ть полной, когда рядом мучается любимый человек?
Почему меня преследуют эти воспоминания?
Тогда, во время первой операции, я думал, что буду делать, как выстрою свою
жизнь, если, не дай Бог, с Саломеей случится непоправимое. Деньги в конечно
м счете решают многое, я проник, имея в портфеле собственный белый халат, в
хирургическое отделение института, где ей делали операцию. Я подходил к
двери реанимации. За несколько часов до этого я сидел в скверике внизу, на
первом этаже, а доверенные люди вели по мобильному телефону чуть ли не пр
ямой репортаж из операционной! Все вроде протекало по намеченному плану
. В металлическую дверь, ведущую в отделение реанимации, был вделан стере
оскопический глазок: изнутри можно было видеть, кто стоит за дверью. Заче
м? И тут же я подумал о времени: сколько расплодилось болезней и наркомано
в. За металлической дверью наркотики. Врачи, ведущие борьбу за жизнь паци
ента, находящегося в равновесии «да» и «нет», должны еще думать о том, что
кто-то может ворваться к ним и ударить дубиной по голове.
К этой намертво закрытой двери с впаянным в нее рыбьим глазком я возвращ
ался много раз. Кажется, мои подошвы на площадке выбили углубления в бето
нной плите. Меня пустили только на десять секунд, чтобы я смог убедиться, ч
то она жива. Саломея лежала с закрытыми глазами, без одеяла и подушки; сияю
щий под потолком фонарь высвечивал все складки и изъяны тела, огромный п
ластырь на животе, прикрывающий хирургический разрез, бритый лобок…
Потом одна операция наслоилась на другую. Сейчас я уже не помню ни дат, ни
последовательности, ни даже времени года: весною, летом или в начале осен
и? Я только помню солнце в окне, когда Саломею везли из реанимации в палату
. Ее ввозили, а потом перекладывали с каталки на койку здоровые, как кобыли
цы, молодые сестры. В этот момент я всегда переживал, что у нас нет детей и С
аломея ощущает только чужие прикосновения. Что я? Я только могу надеть на
нее носки, потому что ночами у нее мерзнут ноги, могу сунуть каждой из этих
теток, знакомым сестрам, дежурным фельдшерицам, нянечкам, заканчивающим
смену, и нянечкам, смену принимающим, диетсестре, сестре в коридоре на пун
кте, санитарке в столовой Ц всем, кто мне попадется, по полста рублей, по с
отне, по плитке шоколада и двадцать раз спросить у тени Саломеи: тебе что-
нибудь купить, что тебе принести?
Я жил, как обессилевший пловец, от одного лихорадочного вздоха до другог
о. Удастся ли сделать третий?..
Два героя моей лекции и моего романа жили тоже в полном напряжении духов
ных сил, но всё же не так суетно. Есть фотография, где Пастернак запечатлен
с лопатой в руках и в грубых яловых или кирзовых сапогах, в которых он раб
отал в саду. Я ведь отчетливо понимаю, что это не оттого, что не было кому ко
пать землю и подрезать малину. Конечно, Ломоносов часами не выходил из св
оей химической лаборатории и, как приклеенный, делал переводы с немецког
о или французского работ своих бездарных коллег-академиков. Не из-за сла
вы, конечно, и Пастернак, будто каторжный, переводил Шекспира и занудливы
й второй том гётевского «Фауста».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86