Можно сказать, что и в этой работе их пос
ещали гениальные прозрения, но это вовсе не оттого, что оба они сидели в со
леных от пота на спинах рубашках. Это потому, что оба были гении, а гений из
обретает своё в любом состоянии. Но ни тот, ни другой никогда не стирали се
бе носков и трусов, не гладили рубашек и концертных платьев жены. Вокруг б
ыли помощники, ученики, слуги, начинающие поэты. А впрочем, кто доскональн
о и в точности знает чужую жизнь? Я вот хочу сказать, что тайно от Саломеи х
одил к ветврачу на Пироговскую улицу, чтобы проконсультироваться по пов
оду опухоли у Розы, а Пастернак все же прошел и прожил войну. можно, конечн
о, иронизировать и сравнивать, но все же… Вот он пишет тогдашнему своему д
ругу Борису Ливанову, выдающемуся артисту МХАТа. 1941-й а не 2004-й год! Сентябрь
, Москву, между прочим, бомбят.
«Золото мое Боричка! Я дико занят. На мне две пустые квартиры, дача, чужие н
еразочтенные домработницы, самые разноречивые хозяйственные заботы. В
се мои кто где, на Каме, в Ташкенте, под Челябинском. Изредка у меня ночные д
ежурства в Лаврушинском, где я прохожу ежедневное военное обучение».
Это случилось во время первой операции Саломеи или во время второй? Я отч
етливо помню сам трагический эпизод, когда совместились, вызывая во мне
ужас, происшествие с собакой, операция Саломеи и, главное, то чувство неув
еренности, неясности дальнейшей жизни, которое вдруг накрыло меня.
Поэтапно я помню, и это повторялось два раза, при обеих операциях, все свои
Ц ну, нескромно назовем это так Ц переживания. Мы расстаемся перед опер
ацией с Саломеей, я подбадриваю её, говорю, что всё это ерунда, что подобно
е давно наработано медициной и представляется теперь столь же безопасн
ым, как операция аппендицита, еще несколько десятилетий назад считавшая
ся опасной. Она говорит: «Ни в коем случае не приходи завтра утром». Операц
ию обычно делают в первой половине дня. Утром и вечером накануне больных
готовят, и она не хочет, чтобы я увидел ее непричесанной, увидел испытывае
мые ею страх и стыд, когда сестры и нянечки манипулируют ее телом: моют, ст
авят клизму, бреют лобок. «Сиди дома, Ц говорит она, Ц всё забудь и работа
й». Я соглашаюсь с нею, но знаю, что завтра, еще до начала операции, буду сиде
ть в скверике у больницы и, ничего не воспринимая, пустыми глазами буду чи
тать кого-нибудь из двух своих любимцев Ц Ломоносова или Пастернака.
Не стану здесь описывать это свое ожидание, звонок по мобильному телефон
у лазутчику и конфиденту Дмитрию Николаевичу, который может войти даже в
операционную. Возраст и работа со студентами подразумевает, что у всех у
них есть родители, и если внимательно поискать, то кто-то заходит в главно
е хранилище Центрального банка, кто-то в приемную президента Федерации,
а кто-то и в операционную нужной больницы.
Через три часа операция заканчивается. Пообещав Дмитрию Николаевичу не
мыслимо какие преимущества и помощь в учебе для совершенно бездарного и
безответственного ребенка, я добиваюсь возможности краем глаза взглян
уть на почти безжизненную Саломею, «спящую» Саломею, которую на каталке
переводят из операционной в бокс реанимации. Потом еще час или два ожида
ний, во время которых врач-анестезиолог, как жрец, стоя над её безгласным
телом, заклинает: «Саломея Нестеровна, вы слышите меня?» Наконец, Дмитрий
Николаевич звонит мне по мобильному: «Всё в порядке, она проснулась, чувс
твует себя нормально, смело идите домой. Её переведут в палату не раньше, ч
ем через сутки или двое».
Я не умею ждать двое суток. Отчасти я устарел, как трифоновский герой Канд
ауров, мне всё надо сделать «до упора», у меня всё спонтанно, но всё и распл
анировано. Уже неделю, пока Саломея лежит в больнице, я каждый день вожу ей
еду, которую она не ест, и фрукты, которые ей хочется, но которые ей есть нел
ьзя. Ни одна душа не знает, что я нахожусь во внутренней панике, которую ст
араюсь ничем не выказывать. У собаки, у Розы, под мышкой огромная, с ладонь,
опухоль. То есть у нее две опухоли: одна на бедре, эдакий бугорок, который о
на всё время лижет, почти разросшаяся родинка, об этой опухоли мы знаем, и,
по правилам, ее давно надо было вырезать. Я так это себе и наметил Ц когда
Саломея будет в больнице, свожу Розу в ветлечебницу на улице Россолимо. К
опеечное, как мне казалось, быстрое дело под местным наркозом. Но не тут-т
о было…
В романе, как и в жизни, всегда есть некие подробности, без которых сюжет
Ц жизненный ли, романный ли Ц не складывается, но тем не менее вся ситуац
ия уже ясна. Вот и мучается над излишними подробностями романист и переб
ирается со ступеньки на ступеньку событий герой. Что мне хотелось сказат
ь в этой главе? О не головном, а природном и естественном счастье, тяжелом,
правда, как хомут першерона. Этого редчайшего счастья привязанности и лю
бви, я, может быть, и не хотел бы иметь в лице данного конкретного объекта. Н
о что делать Ц другим не располагаю. Это волшебство, это магнит. Пропущен
ные подробности еще, наверное, найдут свое место. Бедная Роза!
Сейчас утро уже заканчивается. Хорош немецкий кофе, хорош «Брётхен». Гла
вное, что Саломея жива и здорова, а Роза, это было слышно в трубку, своим гус
тым, совсем не женственным басом облаивает двор. Мое покаяние и мои собст
венные духовные терзания останутся при мне. Я простил себя и признаю сво
ю вину.
Часа два теперь посижу над своими привезенными из Москвы карточками, а п
отом через весь город пойду обедать. Лирическое раздумье укрепляет созн
ание, делая его более гибким, многовариантным, и точнее формулирует духо
вные параметры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86