Непростые были дамы и кавалеры,
многое позволяли себе и на сцене, и в жизни. Не хочу сказать ничего плохого
о перечисленных святителях театра, но попадались среди их коллег и сабл
езубые тигры, и динозавры, и рыбки-пираньи, обгладывающие свои жертвы до к
осточек. Занятный и трагический мир.
Серафиме на время гастролей определили уборную тогда еще здравствующе
й главы шефской армейской комиссии ВТО народной артистки СССР Е.Н.Гоголе
вой. Над медной табличкой с ее выгравированным именем была прикреплена н
а двух старомодных металлических кнопках бумажка Ц народная же артист
ка СССР Валдаева Серафима, еще Григорьевна. Мелькнула мыслишка: актриса,
конечно, она прекрасная, но корзина цветов, водруженная на сцену в первом
же антракте, пожалуй, слишком велика, чтобы быть преподнесенной рядовыми
поклонниками. Видимо, слухи о ее замужестве с «генсеком» какой-то союзно
й республики Ц совершенно ясно какой, той, откуда прибыл на гастроли теа
тр, Ц вполне реальны. А какие слухи не подтверждались?
О, если бы перевести в деньги все цветы, что падают во время и после спекта
клей на сцену! Являются ли эти цветы, с их подчеркнутой публичностью, толь
ко данью таланту, наградой за непередаваемые театральные переживания, и
ли еще и фактором, демонстрирующим превосходство одного актера над друг
им? Одного заваливают розами, а другой, стоя на поклоне и считая чужие буке
ты, чувствует себя обделенным. Человеку искусства, по русской модели, над
о не только знать, что ему хорошо, но и что лучше, чем соседу. Здесь все они, «
деятели искусства и литературы», мазаны одним миром.
Как ревнив был, например, Пастернак к успехам других, даже не писателей, ка
к не мог в зрелом возрасте перенести, если в центре внимания где-нибудь в
компании был кто-то другой, а не он. Как демонстративно, с аффектированной
перепиской, чтобы остались следы в истории и в томах писем, рвал старые др
ужбу. Вот был заядлый пиарщик, что там Глеб Павловский! Занятные по этому п
оводу воспоминания написал знаменитый советский актер Василий Ливанов
, сын великого мхатовского артиста Бориса Ливанова, личного друга Пастер
нака. А вот под конец жизни разошлись. Эти воспоминания апологетам моего
героя, пожалуй, лучше не читать. Так, размышляя об истории отношений Пасте
рнака с Ольгой Ивинской, автор задается вопросом: действительно ли недол
го полыхает любовь поэта или, как в сказке, чтобы возродить дух поэзии, тре
петание собственных нервов, ему надо было попить живой кровушки?
Странные они люди, эти творцы. Наш дружочек Ломоносов тоже разудалым был
рубакой.
Бурно стучать в дверь гримуборной я не стал. Как я теперь понимаю, чтобы ос
таваться для себя порядочным человеком, кое-какие свои мысли не следует
слишком отчетливо формулировать, достаточно определенного чувствован
ия, Ц тогда в наличии был определенный мстительный подтекст. Попользов
ались моей молодостью? Так и думали, что всю жизнь останусь голубоглазым
мальчиком на содержании, а потом выйду в тираж, сопьюсь Ц эдакий русский
гумос? Нет, дорогая, я и сам по себе что-то значил. И сейчас мы это продемонс
трируем.
Перед дверью я на минуту остановился. Не следует думать, что в жизни я был
расчетливым сухарем. Сердчишко-то билось, в душе что-то рокотало. Надо бы
ло привести в порядок собственные чувства, обрести уверенность, голос не
должен дрожать, напор, сила, обаяние. Мне было уже под сорок. Сколько же тог
да Серафиме? Мужчина больше, чем женщина, боится расстаться со своей моло
достью. Одернул костюм, потрогал узел галстука. Его стоило подтянуть: гал
стук должен свисать чуть ниже пряжки брючного ремня. Рубашка была свежая
, брюки выглажены, ботинки начищены. На всякий случай потер носок ботинка,
чуть согнув ногу в колене, о брючину, потом так же Ц другой ботинок. Ухоже
нный мужчина Ц это мужчина с блестящими ботинками. Распрямил, чуть выта
щив из рукавов, манжеты. Послюнявил палец, провел по одной брови, потом по
другой. Все тип-топ. Толстой бы сказал: комильфо. Глубоко вздохнул, свел ло
патки, распрямил спину, усилием мускулов подобрал живот: актеры называют
это «встать в корсет». Так собирают они мышцы, стоя у кулисы, перед тем как
шагнуть на сцену. И отчетливо и громко постучал в дверь.
Низкий, прокуренный, знакомый каждым придыханием, голос Серафимы. Голос
был, как смола, и я сразу стал комариком. Мне почему-то сразу привиделись в
олшебные кусочки янтаря с впаянными в них навеки насекомыми. Бежала муха
или муравей по сосновому стволу, и вытекла сверху капелька смолы, и вот он
и встретились…
Серафима в быту всегда говорила, как и положено примадонне, с элементом в
ульгарного, но пленительного хамства:
Ц Ну, кто там еще? Входите!
Комарик в капле смолы встал на пороге. Она подалась навстречу. Мгновенно
узнала.
Ц Тебя-то мы уже давно ждали. Ц Она не подала руки, снова повернулась к з
еркалу. Сразу показала мне: я свой. Голые лампы пылали. Ц Ну, молодец, молод
ец, что проведал. Сейчас мы поглядим на тебя, воспитанничек, дружок.
Я разглядывал её, потом перевел взгляд на молодого человека, сидевшего в
дальнем углу на узком, почти декоративном диванчике. Чужого присутствия
я не предусмотрел. Румяный черноволосый парень. Таких теперь берут в ОМО
Н. И одет он был как для работы среди штатских, переряженный спецназовец: ч
ерный костюм, белая рубашка, галстук, ботинки на коже. Сидел, широко расста
вив колени, и ел грушу. Я обратил внимание, что на левой руке у него болталс
я золотой браслет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86