немей — умные люди. Им известны камень мудрости и абракадабра, изгоняющая смерть Абракадабра — магическая формула, которой приписывалась чудодейственная сила.

.— На свете нет ни камня мудрости, ни абракадабры. Он холодно посмотрел мне в глаза.— Передо мной тебе не надобно таиться. Я знаю, что волшебник не должен говорить о своем искусстве, и я вовсе не хочу выспрашивать тебя о нем… Ты только должен мне помочь. Чем же изгоняешь ты болезнь из человека — словами или каким-нибудь талисманом?— Ни словами, ни талисманом — лекарствами.— Ты можешь не скрываться от меня. Я верю в тебя, потому что — хотя ты и не мусульманин — рука твоя приносит исцеление, словно ее благословил Пророк. Ведь ты найдешь болезнь и победишь ее…— Господь всемогущ; он может спасти и погубить, и только он один заслуживает почестей. Если же я должен помочь, то говори прямо, в чем дело!Столь откровенное требование — выдать тайну его дома, даже самую малую, — казалось, очень задело Абрахим-Мамура, хотя он должен был подготовиться к этому; по меньшей мере он сейчас же попытался скрыть свои сомнения и выполнил мое пожелание:— Ты родом из страны неверных, где не считается позором вести речь о том, какова у матери дочь…Я внутренне посмеялся той манере, с которой хозяин пытался избежать разговора о «своей жене», но внешне остался серьезным и ответил довольно холодно:— Ты знаешь, что я могу тебе помочь, и все же оскорбляешь меня.— Каким образом?— Ты называешь мою родину страной неверных.— Вы и есть неверные!— Давай помолчим о вере!— Мусульманин не может говорить о своей жене. А ты позволишь мне говорить о женщинах Франкистана?— Позволю.— Когда жена франка больна…Он посмотрел на меня, как будто ожидал от меня какого-то замечания. Я только кивнул, чтобы он продолжал.— Итак, если она больна и не принимает никакой пищи…— Дальше!— Если она теряет блеск своих глаз и полноту своих щек, если она устала и, несмотря на это, не знает больше отрады сна…— Дальше!— Если она может стоять, только на что-то опираясь, а ходит медленно, крадучись — от холода дрожит, от жары горит…— Я слушаю. Продолжай!— Если она от каждого шороха приходит в ужас и передергивается… Если она ничего не хочет, ничего не любит, ничего не может ненавидеть и боится ударов собственного сердца…— И…— Если ее дыхание похоже на дыхание маленькой птички… если она не смеется, не плачет, не говорит… если она не произносит ни слова радости, ни на что не жалуется, и даже ее вздохи больше не слышны… если она больше не хочет видеть солнечный свет, а ночами не спит и сидит, скорчившись, в углу…Он снова посмотрел на меня, и в его горящих глазах был различим страх, который, казалось, увеличивается при каждом упомянутом симптоме болезни. Должно быть, он любил больную последним, потускневшим жаром своего почти выжженного сердца и, совсем не желая и не зная этого, выдал мне своими осторожными словами всю свою любовь к жене.— Ты еще не закончил!— Если она временами внезапно вскрикивает, как будто ей вонзили в грудь кинжал… если она безостановочно шепчет слово на чужом языке…— Какое слово?— Имя!— Дальше!— Если она кашляет, а потом кровь струится по ее бледным губам..Теперь он смотрел на меня так пристально и испуганно, что я заметил: мое решение будет для него приговором, спасительным или убийственным. Я не замедлил выложить уничтожающее:— Тогда она умрет.Сначала он несколько мгновений сидел неподвижно, как будто его хватил удар, потом вскочил и, собравшись с духом, встал передо мной. Красная феска соскользнула с его обритой наголо головы, трубка выпала из рук; лицо подергивалось от противоречивых чувств. Это было поистине ужасное лицо, производящее неизгладимое впечатление.— Гяур! — загремел он на меня.— Как ты сказал? — спросил я холодно.— Я сказал «гяур»! Осмелишься ли ты возразить мне что-нибудь, собака? Ты должен умереть, гяур!— Я умру, когда это станет угодно Богу, а не когда тебе этого захочется.— Молись!— Абрахим-Мамур, — ответил я ему, как и прежде, спокойно. — Я охотился на медведей и ловил гиппопотамов; слон внимал моим выстрелам; мои пули встречали льва, «душителя стад». Благодари Аллаха за то, что ты еще жив. Моли Бога, чтобы он укротил твое сердце. Сам ты не способен на это, потому что твой дух слишком слаб. И все-таки ты, если сейчас же не смиришься, умрешь.Это новое оскорбление было тяжелее других, и АбрахимМамур попытался схватиться со мной, прыгнув навстречу, но сразу же отскочил назад, потому что теперь и в моей руке сверкнуло оружие. Мы стояли один против другого, ведь он сразу же после того, как нам принесли кофе и трубки, прогнал прислугу.— Я крайне удивлюсь, если наша встреча закончится миром. Ты назвал меня собакой, а я тебе говорю, что в следующее мгновение после того, как ты еще раз скажешь это слово, моя пуля застрянет в твоей голове. Прими это во внимание, Абрахим-Мамур.— Я позову слуг.— Зови, если хочешь увидеть их трупы, а сразу же после этого умрешь и ты.— Ого! Ты же не Бог!— Я немей. Ты когда-нибудь чувствовал руку немей?Он презрительно усмехнулся.— Прими во внимание, что ты и не заметишь этой руки, как она тебя настигнет! Она не вымыта в розовом масле, как твоя. Однако я хочу сохранить мир в твоем доме. Ты не хочешь, чтобы я победил смерть — твое желание исполнится. Господь тебя храни!Я убрал револьвер и пошел к двери.— Стой! — крикнул он.Я уже почти дошел до двери и не обернулся.— Так умри же, гяур!Я мгновенно повернулся, успев отклониться. Его кинжал просвистел мимо меня и глубоко воткнулся в дощатую стену.— Теперь ты мой, подлец!С этими словами я подскочил к нему, поймал его за руку и в тот же самый момент рванул на себя и швырнул об стенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123