Теперь
шлют убогие соображения на несуществующий адрес. И не туда, куда
направляют издательства. И не туда, где впопыхах перекидывает
страницы реальный читатель. В пустоту.
Беспокоить Грига, конечно, не следовало. Не так давно он
подобным же манером уединился то ли с журналисткой, то ли с
публицисткой, и нагрянула жена. Бывает. Но какой-то шутник,
оставшийся неизвестным, направил ее точнехонько. Григ,
развлекавший даму тем, что кругами гулял по комнате на
четвереньках - на его голой спине, как горбы на верблюде,
тряслись два полных бокала, и он на спор старался не пролить ни
капли - узнал супругу, нетвердо встал и, заглушая звон и плеск,
радостно воскликнул: "Заинька пришла!"
Мысль о том, что пока он, Вербицкий, выламывался перед
мэтром и лауреатом, расхваливая пошленькую новеллку приятеля, сам
приятель - выпускник двух университетов, работающий кочегаром и
посвятивший себя бессрочному вынашиванию грандиозной тетралогии
об Ироде Великом - хихикал в это время с Алей, ощущалась, как
бальзам. Она была столь обидной, что совесть не посмеет теперь
даже пикнуть, если он, Вербицкий, подставит где-нибудь ногу
иродствующему кочегару. Совесть у Вербицкого еще пикала, он
ненавидел ее за это, частенько цитировал как бы в шутку Твена:
"Знаешь, Том, если б у меня была собака, назойливая, как совесть,
я бы ее отравил", - но ничего не мог поделать пока и вынужден
был, пользуясь каждым удобным случаем, глушить ее вот такими
припарками. Ведь даже не волновался, старательно растравлял себя
Вербицкий, не бросился навстречу, когда я вошел, - нет,
безмятежно увеселялся, уверенный, что не хватающий звезд с неба
работяга обслужит его, гения, в лучшем виде.. Н-ну ладно.
- Косачев меня не терпит уже давно, - сказал Вербицкий.
Косачев меня любит. Как сына.
Евгения, улыбаясь в свечном полумраке, поднесла мерцающий
бокал к мерцающим губам, но пить не стала - прикрылась им, как во
времена Леонардо дамы прикрывались веерами; эта улыбка в стиле
Моны Лизы и этот жест означали: вы не все знаете об отношении
вашего покровителя, а вот я, как всегда, знаю все. Дура.
Косачев. Это он вознес обуянного священным трепетом юнца на
Олимп, где обитают борцы за Человека. Они же властители дум,
целители душ, сеятели Разумного-Доброго-Вечного, превозмогатели
непонимания и невзгод, жизнью своею пишущие свой самый лучший и
самый светлый роман... Боже, в сотый раз подумал Вербицкий, какой
я кретин. Я конченый человек, ведь я даже Косачева ненавижу, и
именно за то, за что был ему благодарен по гроб жизни... Он
вспомнил дачу, с которой уехал полтора часа назад; два этажа, два
гаража... До пупа расстегнутая рубаха. Фиглярский золотообразный
крестище на заросшей крестьянским мохом груди. Старый болтун.
- Видите, - сказал Вербицкий, - какой я искренний. Вижу и
люблю вас за это, - томно произнесла Евгения. - Ведь
неискренность - это ненастоящее, рассудочное, искусственное. Вы
же знаете, я исповедую даосизм, я даоска до глубины души.
Ну, началось, с тоской подумал Вербицкий. Вот прямо только
что от Даодэцзина.
- Мне казалось, вы тоже к нему склонны. Но вы только пишите
и бегаете по издательствам. А есть вещи, которые обязан
прочувствовать каждый культурный человек.
- Да, конечно, обязан, - сокрушенно признал Вербицкий. Но
вот... Дао кэ дао фэйчан дао, - нараспев сказал он, - мин кэ мин
фэйчан мин... Вот вы это, наверное, понимаете. Я - ни в какую, -
Евгения захлопала глазами. - Наверное, потому что вы читали не по
переводам... Кстати, как "дао" пишется?
Евгения опять загадочно, но как-то бледновато, улыбнулась и
прикрылась бокалом.
Бесполезно искать спасения в лабиринтах знакомых систем, -
раздался голос сзади, и Вербицкий обернулся. Это был поэт Широков
- кареглазый, давно не мытый красавец с вечными напластованиями
перхоти на плечах. - Дао не знак. Дао - мироощущение. Единственно
творческое восприятие мира. Слияние со всем миром сразу и
спонтанное познание всей его самости внутри себя. Человек,
осознавший дао, становится тотальным творцом уже непосредственно
из акта осознания. Он может сказать о себе: я художник. Пусть я
не умею рисовать. Я не срифмовал и двух строк - но я поэт. Я
философ, хотя не читал ни одного трактата и читать не умею и не
хочу. Понимаете вы?
- Да... - ответил Вербицкий, изображая мыслительное усилие. -
Я знатный сталевар, герой социалистического труда, хотя всю жизнь
только лазию на Фудзияму и обратно... Правильно?
- Вы идиот, - надменно сказал поэт и удалился. Ляпишев
загоготал и показал Вербицкому большой палец.
- Вы действительно нынче не в настроении, - заметила Евгения
и улыбнулась с кошачьим коварством. - Что вам все-таки наговорил
Косачев?
Вербицкий пожал плечами и побрел к столу.
Доктор наук Вайсброд, вздумавший на склоне лет написать
назидательный роман из жизни советских ученых, смирно кушал
диетический салат. Его лысина блестела в свете свечей. Вот за это
меня не любят, подумал Вербицкий, за то, что сей гриб старый
принес рукопись именно мне. Как-то вышел на меня, попросил
прочесть и, если сочту возможным, подыскать площадку... Конечно,
я ему не скажу, что получился у него пшик. Казалось бы, парадокс
- сорок лет старец в своей науке, вроде, без всякого таланта и
без всяких выкрутас мог бы просто интересно рассказать. Но нет -
розовая вода, и даже не понять, чем они там, в сущности,
занимаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85