Симагин разлил
чаю, они пошабашили, и разговор пошел, к вящему симагинскому
удовлетворению, про рыбалку. Как теперь было видно, своим
приглашением Симагин пробил брешь в скорлупе математика, и тот
раскрылся. Это было черт знает как приятно Они протрепались бы,
наверное, до утра, но тут заявилась веселая Ася, Карамышев оробел
опять и удрал. Тогда Симагин сразу почувствовал, как вымотался, -
он был точь-в-точь, по Валериному выражению, выжатый лимон со
слабым чувством исполненного долга - и поспешно начал стелиться.
Ася размашисто громыхала на кухне, недовольно бормоча: "Раз в
жизни не могу прийти на все готовенькое..." Вернувшись в комнату
за сервизной чашкой - вот сегодня ей вдруг не захотелось пить чай
из ежедневной, - она заметила, что сервиз был задействован, и
возмутилась: "Это называется, он остался, чтобы работать! Это
называется, ради науки я сидела, как холостая! Это как же
называется?!" Симагин, таская простыни и подушки, сонно
отшучивался. "Знаю я теперь вашу работу, - брюзжала Ася, с чашкой
в руке разгуливая, как привязанная, за Симагиным по квартире и
время от времени прихлебывая. - Работать он остался. Там такие
девочки, а он тут - с лысым мужиком... Симагин, ты мне лучше
скажи сразу честно ты кого больше любишь - нежных девочек или
лысых мальчиков? Симагин подхихикивал, глаза у него слипались.
Ася поняла, что он отключается, и сразу сменила тон, поспешно
допила чай и, как Антошку, стала Симагина укладывать. Симагин
уложился мгновенно, а она, вспомнив про хозяйство, даже зашипела
и уселась спарывать пуговицы с подлежащей чистке одежды. Симагин
засыпал и опять просыпался, слушал, как она дудит и бубнит себе
под нос. "Чтоб тебя", - урчала она, пиля какую-то особенно
неподатливую нитку; улыбался от чувства уюта и опять задремывал.
Потом он проснулся от взгляда - Ася светлой статуэткой стояла у
постели и ждала, когда он почувствует и проснется. Увидев, что он
открыл глаза, она робко попросила разрешения полежать с ним
рядышком. Я буду тихонько-тихонько. Можно? Симагин разрешил. С
полминуты она действительно вела себя обещанно - только с
бесконечной осторожностью, едва касаясь, рисовала что-то у него на
груди подушечками пальцев, - а потом не выдержала, разумеется:
уселась, подтянув колени к подбородку, и начала. А у них
бельчонок дома живет, представляешь? И не в клетке, не в колесе,
а по квартире скачет, веселый такой, рыжий! Провода погрыз. К
людям сам пристает - на спинку опрокидывается и требует, чтобы
пузень щекотали. Пушистый, ушастенький такой, хвостатенький! И
она принялась руками показывать, какой он ушастенький, а всем
остальным - какой он хвостатенький. Глаза у нее сверкали
звездами. Валентина такую пеньюрашку отхватила - я сразу
подумала: вот бы тебе понравилось! Совершенно безнравственный:
прозрачный-прозрачный, и две пуговки всего, одна на груди, другая
вот тут, чуть шагнешь, и он вразлет. По твоей милости, между
прочим, меня за одинокую приняли! Один хмырь все танцевал со
мной... Ну-ну, и что дальше, подозрительно спросил Симагин,
слегка просыпаясь. А ничего, посмеивалась она. Целоваться хотел.
До дому меня подвез. Такой интеллигентный, непьющий, с машиной...
Ты что, с ума сошла? Конечно, сошла. Знаешь, как торопилась?
Думала, ты волнуешься, почему не иду, от окошка к окошку скачешь.
Нет, погоди, Аська, - он что, тебе понравился? Здра-асьте! С
каких это пор мне кто-то нравится? Я тебе русским языком говорю -
к тебе торопилась. А тут человек предлагается. Думаешь, мне
интересно одной в первом часу трамвай искать? Авантюристка ты,
Аська... А ты не знал? В детстве я всегда была миледи. Черта
лысого меня Д'Артаньян догонял!
Еще минут пять Ася тараторила, а потом вдруг осеклась,
растерялась и сказала удивленно: "Вот и все". Симагин засмеялся,
счастливо глядя на нее, и спать ему совершенно уже не хотелось -
спать ему хотелось, когда, покидав барахлишко в чемодан, он шел с
Антошкой по улице, до краев залитой солнцем. Антон старательно
помогал ему нести, так держась за ручку чемодана, что приходилось
тащить и чемодан, и Антона. Ничего, тешил себя Симагин, скоро
отдых. Конгресс, вдвойне приятный оттого, что мы наверняка
впереди, а потом отдых. Воздух, напоенный душистым сиянием
луга... и узенькая Боярынька, укутанная зарослями орешника,
ивняка, благоуханной крапивы - с нею так любит воевать Антон,
лихо прорубая ходы к речке, где вековые ветлы, увитые хмелем,
роняют ветви к таинственной сумеречной воде... и сияющий туман
Млечного пути, призывно распахнутые созвездия, оранжевый факел
громадной луны над серебрящимися яблонями, неистовый стрекот
ночных кузнечиков, сеновал... и Ася, Ася - в телогрейке, которая
ей велика; в купальнике, покрытая искрами капель!.. И - покой.
Можно спать вволю, никуда не торопясь, безмятежно чинить что-то,
стругать, пилить, и опять Антон мельтешит под ногами, тискает
пахучую желтую стружку, делится соображениями, что она живая,
только спит, оттого и свернулась колечком, и сам смеется и не
вполне верит себе, и просит дать ему задание... и Ася кричит из
оконца: "Мужики-и-и!" И мужики идут обедать, с сожалением оставив
неторопливую работу, и маленькая мама оспаривает с Асей право
разливать томленые в русской печке щи, и Ася, конечно, побеждает.
А потом - степенные послеобеденные беседы, отец курит, присев на
ступени крыльца и держа папиросы как-то по особенному,
по-деревенски - в городе он держит совсем иначе, а Ася в Лешаках
не курит никогда, а Антон грызет морковку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85