.." Я читал
это вслух, и мы смеялись, и Ася, прижимаясь щекой к моему колену,
глядя звездными глазами, подшучивала: "Неплохо жили классики! В
этаких условиях не грех великое учение создать. Но в Лешаках
лучше..."
Как-то зашел Валера. Очень огорчился, узнав, что произошло.
Долго молча курил, глядя неподвижными глазами. Симагин закурил
тоже. "Ты прости меня, но этого следовало ожидать". - "Да?" - "Да.
Есть лишь одно средство, чтоб от тебя не уходили, - уходить
самому. Почувствовал хоть тень неудовлетворенности - бросай без
колебаний. Не бросишь - она же первая тебя станет презирать и уж
покуражится над тобой всласть". - "Да подожди, Валер. Если любишь
- как-то бороться надо..." - "Борются только за повышение
производительности труда. Это либо есть, либо нет". - "А знаешь,
я все думаю - может, сам в чем-то ошибся..." - "В этих делах,
Андреи, не бывает ошибок. Поверь старому греховоднику. Если
женщина на тебя поставила, можешь по ней сапогами ходить - она
будет благодарна. А если нет - хоть из кожи лезь, ей все будет не
так. И еще одно. На будущее, когда очухаешься. Твой возраст и
положение таковы, что бабы слетятся на них, как на мед. Не чтоб
тебя любить и помогать, разумеется, а для супружества. Ведь с
одного взгляда на тебя ясно, кем нужно прикинуться, чтоб ты
сомлел. Будь уверен - тебя дешево покупают, а в мыслях у богини -
твоя квартира, твои иностранные конгрессы с прилагающимся к ним
иностранным шмотьем, твоя карьера. А в сердце - Вася из пивбара.
Ищи женщин, которые не притворяются. Они, правда, честно говорят
тебе, кто ты есть, и честно изменяют - но не предают, как эта
фифа тебя предала". - "Мне никто не нужен". - "Не смеши. Курить
начал?" - "Начал". - "И по бабам бегать начнешь. Просто ты
катастрофически задержался в развитии". - "Я правду говорю,
Валера - никто". - "Ой, ну пойди тогда, облучи ее своим спектром!
- Вербицкий захихикал и ткнул Симагина кулаком в бок. - Нет,
ей-Богу! Вдруг и впрямь подействует!"
Был получен спектр с латентными точками. Все завороженно
толпились у экранов, а по ним головокружительно неслись
бесконечные линии спектрограмм, то и дело разрываемые едва
заметными паузами... Их было много, этих пауз, куда больше, чем
ожидали. Симагин огляделся, чтобы отдельно поздравить Володю, и
тут только обнаружил, что Володи нет. Он спросил.
Все помрачнели, будто темный ветер окатил головы и плечи. -
У него умер сын, - сказала Верочка. - Вчера. Симагин с трудом
узнал его - Володя одряхлел. Они молча стояли, глядя друг на
друга, - Володя, кажется, тоже не сразу узнал Симагина. Потом он
отступил в сторону, пропуская Симагина внутрь. Они прошли в
комнату, молча сели к столу. Зияла раскрытая постель, поперек нее
корчился женский халат. Пахло лекарствами. На полу белело крошево
растоптанных таблеток, колко отсверкивали осколки ампул, и сами
ампулы глумливо, нагло лежали на блюдце посреди стола. У стены
вверх ногами валялся осиротевший плюшевый медвежонок. Рыжий.
Симагин смотрел в черное лицо Володи, изжеванное внезапно
раскрывшимися морщинами, а в голове гвоздило: не успеваем.
Володины щеки вдруг бессильно задрожали, и он, так и не сказав ни
слова, уткнулся лбом в лежавшую на столе симагинскую ладонь и
горько, по-детски безутешно заплакал. И Симагин, как Антошку,
стал гладить Володю по тяжелой, седеющей голове.
Не успеваем, пульсировало в мозгу, когда полтора часа спустя
он вышел на лестницу. Раскаяние душило его, он повторял и
повторял: не успеваем. Ничего не успеваем. Бессилие. Было
сумеречно, снаружи шумел и плескался нескончаемый осенний дождь,
и кроме унылого беспросветного плеска да гулкого шарканья шагов,
в мире не было звуков. Симагин вспомнил другую, тоже едва
освещенную лестницу, и тронул щеку. Бессилие...
Он остановился у окна. Из тьмы наверху сыпал косой
остервенелый ливень, асфальт в узком дворе безжизненно блестел, и
сомкнутые стены домов, тускло освещенные одиноким фонарем, были в
пятнах и потеках. От ровного шума воды хотелось повеситься. Не
успеваем... Эти слова казались бессмысленными. Если бы Антон
умирал... Антон меня помнит? Дети быстро забывают. Сколько людей
страдает и умирает от болезней, которые мы научимся лечить?
Научимся. Это слово тоже не имело смысла. Нет "потом". А я, из-за
какого-то там себя, не могу сейчас. Голова пуста.
Хрупко, хрупко... Только пустота не хрупка. Невозможно
выбрать поведение до опыта - и поэтому оно всегда возникает с
опозданием, вместе со шрамами и переломами на своем теле и на
телах близких. Но альтернатива - равнодушно повиноваться тому,
что велят большие дяди: ходи влево, ходи вправо - ив это время
думать о чем угодно, кроме дела, а вне приказов быть способным
лишь, соответственно темпераменту, благодушно сдувать пену с пива
или вопить "влип, Абрам!.." И где гарантия, что эти большие дяди
выстрадали то, что велят, а не были выдрессированы такими же
оболтусами? Да, да, все так, но ведь шрамы! Переломы! Ведь так
хрупко! И память тут же рассыпала соцветия грациозных формул,
повествующих об исчезающе малой вероятности и младенческой
беззащитности всех без исключения антиэнтропийных процессов
Вселенной. Но формулы лишь подтверждали неизбежность бед для
всех, кто пытается противостоять накоплению хаоса, - выход
следовало искать вне формул. Выход... Человек ломается, чуть
надави. Несломанный человек - это ребенок, он еще не боится
каждую ситуацию решать творчески, вкладывая всю душу, как
совершенно неизвестную и жизненно важную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85